фартучек, фиолетовая рубашка, а густые волнистые волосы связаны сзади в пучок. Её обступили все девочки нашего класса и завистливо рассматривали её импортные ручки, ластики, а пенал у неё был такой, что все оторваться от него не могли где-то месяц точно! На внутренней стороне его можно было рисовать всякие картинки с помощью чего-то типа ручки…
Потом девчонки (которые неожиданно становились агрессивными, злыми и насмешливыми – а ведь какие милые были с первого по этот наш, шестой класс!!! Всё время об этом думаю и никак не могу понять, почему так произошло??) стали ей показывать на мальчиков и шёпотом что-то о каждом говорить… Затем одна, Лиза Харитонова (она мне тоже нравилась, кстати) указала на меня и что-то сказала такое, что все девчонки захихикали, а Полина показала мне язык. А я стоял тупо на одном месте и не отрываясь глядел на неё. Рядом стояли парни и обсуждали новенькую, типа – богачка какая! А я молчал и смотрел на Полину. И вдруг она вновь обернулась, посмотрела на меня и снова показала мне свой розовый язычёк! Причём держала его высунутым так долго, что я смутился и опустил глаза………
Вот и воскресенье. Завтра в школу, а я ещё всё не написал………………
Апрель
Несмотря на то, что историка явно уважают больше, чем всех остальных учителей вместе взятых, Чаинов не смог удержаться. Преданно глядя на учителя, лягал ногами по ляжкам Малевского. К моему удивлению, Толстый только покрякивал и даже ногу не убирал, хотя по его искажённому лицу было видно, как ему больно. Интересно, каким это образом Петька сумел жирного Толстого превратить в своего мальчика для битья?!
Историк вещал про св. Сергия Радонежского, благословившего Донского на подвиги, и улыбался всем своим одутловатым лицом. Казалось, что он увлекся и ничего не видит, но внезапно он прервал повествование и сказал своим раскатистым басом и такой интонацией, с какой взрыкивает тигр:
– Петенька, ну-ка пойди сюда.
Петя съежился и юркнул под стол, а историк с ревом бросился к нему и стал расшвыривать в стороны парты и стулья, норовя поймать ползавшего где-то между партами верещавшего Петьку. Класс хохотал, девочки визжали, а Петька пищал и потихоньку продвигался к двери.
Наконец историк поймал Петьку за ногу, вытащил его из-под парты, встряхнул и добродушно улыбнулся.
– Я больше не буду! – пищал Петька, – ей-богу! Клянусь всеми святыми!!!
– Ты легкий, Петя, – сказал историк, взвешивая на руке свою жертву и направляясь к раскрытому из-за жары окну. – Придется тебе полетать. Ты любишь летать?
– Не люблю! – вопил Петька, вырываясь из рук историка, – караул!
Историк донес Петьку до окна, поставил его на подоконник и, придерживая за шиворот, уставился на поблескивающий куполами храм Григория Неокесарийского.
– Да, – сказал историк, покачивая головой, – красивый у нас храм, Петя, правда?
– Да-да, – закивал Петька головой, одним
