поселковый староста, Илья Ильич Горемыжный – тьфу! Мямля, тюфяк, настоящий мыльный пузырь! Его и выбрали-то только за огромный рост, а так от него никакого толку. Вся власть здесь принадлежит одному человеку, прохиндею этому, Намцевичу, который особняк с колоннами отгрохал. Видел небось? А ведь в детстве бегал тут с голой попой, гусей с хворостиной пас. – Она вдруг понизила голос, оглянувшись на дверь. – Ты с ним не связывайся… Нехороший он человек, темный, и с гориллами его тоже не вяжись. Они все в такой пятнистой одежде шляются…
– В камуфляже, – подсказал я.
– Не знаю, в каком таком муфляже, но все они – как звери дикие, без души, без совести. Сказывают, – и тетушка Краб стала говорить совсем шепотом, – в особняке какие-то безобразия происходят, пакости. Ну их к бесу! А полицейского нашего, Петра Громыхайлова, они совсем споили, он у них заместо ширмы. Что велят – то и сделает. Это он вам в Москву телеграмму послал, ну, насчет Арсения… Небось перепутал все с похмелья.
– Точно, – подтвердил я.
– А Намцевич нам какое-то чудище возле церкви выстроил, хочет нас всех в новую веру обратить. – Тут тетушка Краб истово перекрестилась. – Там какой-то отец Монк проповедует. И вместо распятия у них – голая девка изображена, с головой песьей.
– Ну уж! – усмехнулся я.
– Сама не была, врать не буду, а сказывают… И ведь многие уже соблазнились… Монк им деньги за посещение приплачивает. Сначала деньги, а потом душу-то и заберет… Ты туда тоже не ходи.
– Да я, тетушка, православный.
– Вот и хорошо! Жалко мне батюшку нашего, отца Владимира. Совсем они его затуркали. А ведь раньше цветущий мужчина был, кровь с молоком. Понятное дело, почитай, один против них всех и борется. С божьей, конечно, помощью… Эх, горюшко наше! – И тетушка Краб лихо махнула рюмку наливки. Потом продолжила: – Про доктора нашего, Мендлева, ничего сказать не могу. Скользкий он какой-то, не ухватишь. И рожа всегда кисло-сладкая. Да борода козлиная. И, поди, медсестру свою украдкой тискает, Жанну. Нет, не знаю я, что он за человек…
– Разберемся, – выдохнул я. – И с Жанной тоже.
– А вот учитель, Клемент Морисович, настоящий двурушник. Иуда. Днем он в школе преподает, сеет разумное, а глядь, через час уже у Намцевича, сына его репетирует.
– У нас многие этим занимаются, – вступился я за учителя. – Жить-то надо, а деньги не пахнут.
– Э-э, не скажи, милый! Деньги-то как раз больше всего и воняют. И есть, есть люди, которые на них плюют! – Тут тетушка Краб и сама от души сплюнула на пол. – Возьми кузнеца нашего, Потапа Ермольника. Ты ему хоть сколько предлагай, а за дурной заказ не возьмется. Не тот человек. Потому как душа для него важнее.
– Тетушка, не он ли смастерил это надгробие на могиле деда? – насторожился я.
– Он, он, милый! Они с Арсением шибко дружны были.
– А что означают эти мечи? И руки из земли?
– Да откуда
