Людомила приехала к нему в возке, Сергей знал, что она предпочитает ездить верхом, причем по-мужски. От верховой езды кожа возле колен и на внутренней поверхности бедер была немножко грубее, чем положено ей от природы. Зато мышцы были крепкими и упругими.
– Не надо, Сережа, я тебя стесняюсь, – проговорила она тихо, не открывая лица.
– Почему?
– Отвыкла, наверное…
– Так привыкай! – засмеялся Сергей, подхватывая ее снизу и опрокидывая на себя.
Людомила вскрикнула и тоже засмеялась. Потом скатилась с него, перевернулась на спину, закрыла глаза и замерла в ожидании…
Но Сергей лишь поцеловал ее в белое горлышко.
– Одевайся, солнышко мое. Яства стынут. Нам торопиться некуда. Поедим, потом покатаемся по окрестностям. Вечером к нам друзья придут, Устах, Понятко… Ну а потом у нас с тобой будет целая ночь, представляешь? Целая ночь впереди…
«И целая жизнь…» – добавил он мысленно.
Духарев еще не знал, что эта ночь, ночь с десятого на одиннадцатое декабря 969 года от Рождества Христова, окажется одной из тех переломных ночей, когда колесница истории, взлетев на очередной холм, начинает стремительный бег вниз, безжалостно сокрушая сотни тысяч судеб, с одинаковым равнодушием разбивая вдребезги чаяния и мечты обитателей нищих хижин и сверкающих золотом дворцов.
Однако началось всё несколько раньше. Может – когда умерла княгиня Ольга. Но скорее всего – в тот день, когда василевс Византии Никифор Фока, вопреки собственной воле и здравому смыслу, вернул из изгнания единственного человека, чья слава не уступала его собственной: бывшего архистратига Иоанна Цимисхия.
Глава двадцать первая
Осень 969 года. Константинополь. Вуколеон. Опочивальня василевса Никифора Фоки
Было время, когда Никифор Фока был лучшим полководцем империи. Было время, когда брошенное им копье прошивало насквозь всадника в полном доспехе. Обидно, что всё это было лишь шесть лет назад. Но не зря говорят, что один год на троне стоит трех. За шесть лет царствования Никифор из могучего атлета превратился в тучного обрюзгшего мужчину, доживающего шестой десяток в роскоши и излишествах. А возможно, дело тут было в ней, Феофано, императрице и самой соблазнительной женщине византийской империи.
Никифор Фока любил свою жену. Влюбился в то самое мгновенье, когда шел в сопровождении верных по захваченному дворцу в Тронный зал, Золотую Палату…
…Глухо ударяли о ковры, лязгали о паркет и мозаику подкованные военные сапоги, высокие тяжелые двери распахивались перед новым василевсом, падали ниц придворные…
Наконец распахнулись последние, гигантские – и победоносный полководец, любимец судьбы Никифор Фока, широкоплечий, рослый, темнобородый, в забрызганных кровью латах вошел в Золотую Палату – и увидел на возвышении, на императорском троне ее…
Никифор нахмурил мохнатые брови, сжал огромные кулаки… Но, конечно, не остановился.
Ноздри крючковатого носа
