изнемогая, ждёт ночи снег, чтобы отдышаться и окрепнуть.
Весна горячими ступнями шагает по крыше, так что слышно, как, под тяжестью несметных её забот, проминается та – гулко и звонко. Гипсовая черепица податлива мЕне. Она терпит до последнего, и, перенимая теплоту, натягивает одеяло солнечного света до самого подбородка. Впрочем, всегда отыщутся те упрямицы, что, крепясь и хмурясь, стынут подле расслабленных уже соседей, а после лопаются от сдерживаемого негодования, – надвое, натрое или вовсе – в крошки, совсем… И смывает их первой же весенней грозой вниз, последним напоминанием о минувшей зиме.
К счастью, шум падающей черепицы не испугает лесную козочку. К этому времени она давно уже будет гулять по лесу, и, перебирая мягкими губами нежные побеги кисленькой лесной петрушки9, фыркая носом притворно брезгливо, станет шептать соседке на ухо про то, что «бывало, едала и послаще этой чепухи».
Очарованный случайностями
Грязная мыльная пена снега, намытые оттепелью обломки веток, похожие на обгоревшие спички для камина, сизый раскисший, обкусанный птицами со всех сторон изюм, растоптанные половодьем следы… Субтильные златоглазки, словно барышни, задрав повыше прозрачные юбки, брезгливо прикрывая глаза и стараясь не дышать, пробираются мимо измождённых, с обтянутыми скулами виноградин. Им, флёрницам10, хорошо! Отсиделись зимой в тепле, а ягодки-то ощутили на себе нервность осенних ливней, нарочитую нежность снегопада, вкрадчивость метелей и продирающие до самой мелкой косточки морозы. И, если оказались ещё не съедены голодными птицами, как чувствуют себя теперь? Кем?!
Их измучили, ими пренебрегли. В чём провинились они? Неужто зря старались впитать виноградины всю сладость медового солнечного света и тёплых, любопытных летних слепых дождей?
Испытав собой порывы ветра и порывистость пернатых, истерзанные и измятые, ягоды держались до самого прилёта щеглов, чтобы тем было чем подкрепить свои силы, кроме ломтиков засахарившегося сугроба.
Март бродил по лесным тропинкам, проваливаясь в притаившиеся под снегом лужи, и иногда рыдал от обиды, но, едва выглядывало из своей светлицы солнце, дабы посмотреть – всё ли в порядке там, внизу, он быстро утирал лицо, щерился, щуря набрякшие глаза, силясь скрыть своё недовольство и растерянность. Он не мог понять никак – кто он: третий по счёту в году, продолжение зимы, или первый весенний месяц. Но, если хорошо подумать, именно эта неуверенность в себе, делала его настоящим, живым, неизбитым. Ибо, коли как следует рассудить, – привычная, из века в век пошлость11 лишь отчасти хороша. Оскомина многократно повторённого открывает истину происходящего не всем и не всегда, но многих принуждает видеть краски бытия намного более тусклыми, чем они есть в самом деле.
А март… взбалмошный, нервный, лишённый размеренности, очарованный случайностями, в постоянном ожидании подвоха, – ровно, как и вся человеческая жизнь: с вечной жаждой солнечного
Купырь лесной (Anthríscus sylvestris), его листья похожи на листья моркови
лат. Chrysopidae
то, что повелось издавна
