спиной к стене, – мне впервые пришлось видеть, как Константин Сергеевич плакал.
Морозов недоверчиво вскинул глаза.
– Да, да, Савва Тимофеевич, представьте, он всхлипывал, как ребенок, сидя на пустыре, где мы тогда репетировали, на пне большой срубленной сосны, сжимал в руке носовой платок, забывая вытирать слезы, катившиеся по лицу. И все повторял: «Из-за мелких, личных бабьих дел губить настоящее, общее, хорошее дело», – горячо воскликнула она, копируя интонации Станиславского. – Вот так. Такой он человек. Уважения только достоин.
Мария Федоровна потерла ладонями плечи и пристально взглянула на Савву.
«Знает ведь свою силу. Небось, видит, что со мной, – растерянно подумал он, чувствуя непреодолимую притягательность этого взгляда, который и выдержать нельзя и оторваться невозможно. – А что со мной и вправду?»
– Уважение – дело хоро-о-шее, – протянул он только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
– Хорошее… – повторила Андреева, по-прежнему, не отводя глаз.
И Савва глаз оторвать не мог – смотрел на нее как зачарованный.
В последнее время он испытывал неодолимую потребность хоть иногда окунаться в этот удивительный, печальный взгляд. Даже когда дела не позволяли бывать в театре, чувствовал его на себе, будто она – необыкновенная актриса, сводившая игрой публику с ума, неотрывно наблюдает за ним.
А сейчас Мария Федоровна стоит рядом. Совсем близко. Кажется, протяни руку и – вот она. Но этого нельзя. Никак нельзя…
– Хорошее… – снова задумчиво повторила Андреева и зябко поежилась.
– Холодно? – хрипловатым голосом спросил Савва.
– Нет. Это так… – Провела она пальцами по волосам. – …От мыслей. – И, словно отгоняя их, махнула ладошкой у лица.
«От своих или от моих?» – лихорадочно подумал Савва и вдруг, решившись, схватил Андрееву за руку. Рука оказалась неожиданно мягкой и горячей.
– Вот что, Марья Федоровна! Едемте-ка со мной!
– Куда? – слабо улыбнулась та, и Савва почувствовал, как на лбу у него выступила испарина.
– Куда? Неважно. Едем!
– А и впрямь – неважно! – засмеялась она, высвобождая руку, просто, чтобы поправить прическу…
– Милая, хорошая моя, красавица, знаешь ведь, как люблю тебя, девочка моя, и пользуешься моей слабостью.
Голос Саввы был непривычно ласков.
– Ну-ну, вижу, рада мне, моя милая, и я тоже… – Поцеловал он лошадь в морду и скормил еще кусочек хлеба. – Ешь-ешь. Больше не дам, – потрепал любимицу за холку. – Что? Чудо? – с улыбкой повернулся к Марии Федоровне.
– Чудо! – весело согласилась та.
– Покататься желаете?
Андреева неопределенно повела плечом.
– Не бойтесь, Марья Федоровна! Она кроткая. Никогда не видел белой лошади,
