поводу многие спорили, мол, мескалин или ЛСД, наоборот, расширяют сознание. Но это было чушью. Да, безусловно, часть тайн через это можно открыть, так что индейцев, в этом плане, трудно было назвать дураками. Но беда в том, что последствия подобных открытий не стоили самих открытий. Слишком уж дорогая цена за удовлетворение банального любопытства.
В свое время Ильберт увлекся рядом восточных философских учений, читал Лао Дзы, Паттанджали, Миямото Мусаши, окунался в древние индийские и тибетские техники. И пришел к выводу, что наркотики – это лишь костыли, точнее, инвалидная коляска для ленивых, не желающих, хотя и способных, ходить собственными ногами. Любое из состояний «расширенного сознания» можно, причем куда эффективнее, получить без всякой отравляющей химии. Медитации, мантры, мудры, отдельные части йогических и тантрических практик, все это позволяло заглянуть за кромку обыденных знаний и дальше, и глубже, и без всякой опасности превратиться в дебила через несколько лет.
Именно за пристрастие к восточным учениям и за ряд привычек, которые коллеги считали скорее звериными, нежели человеческими, Ильберта и прозвали Пандой. Он на это не обижался. Пусть хоть горшком называют, лишь бы не кормили бамбуком.
– Нет, спасибо, – покачал головой Дельпи. – Успехов тебе!
Махнув рукой на прощание, он скрылся в густом подлеске.
Под кронами леса темнеет немного быстрее, чем на открытом пространстве. Но, самое главное, тут значительно растягивается то некомфортное состояние освещения, которое принято называть сумерками. И фонарь еще зажигать незачем, так как свет неба с легкостью его затмит, и самого этого небесного света становится уже недостаточно. Мир теряет краски и превращается в затейливую игру теней, пятен и силуэтов.
Ильберт много раз замечал, что человеческое восприятие, ввиду целого ряда особенностей, обладает некоторыми забавными свойствами. Например, оно очень любит находить порядок в хаосе, даже если его там нет. Так, с великой легкостью, мы видим разных зверей в облаках, забавные рожицы в хаотичной россыпи пятен и буквы в куче рассыпанного гороха. Но ничего этого там, разумеется, нет. Просто наше восприятие так же не приемлет хаоса, как природа не терпит пустоты. Стоит нам обнаружить что-то незнакомое, с чем мы ни разу еще не сталкивались, как воображение тут же включится, и само, помимо нашей воли, нарисует нечто такое, что мы в состоянии сопоставить с чем-то, а, значит, воспринять, проанализировать, назвать и запомнить. Так бревно в сумерках превращается в крокодила, а мамин халат на спинке стула в тролля из сказки.
Эта способность сознания настолько сильна, что Ильберт порой задумывался, а не является ли весь окружающий мир исключительно продуктом нашего восприятия? Все это разделение Мироздания на объекты и приписывание им каких-то свойств, не является ли оно тем же самым процессом, который заставляет нас видеть объекты там, где их попросту нет? В облаках, например, или в изгибе старой коряги?
Нет, конечно, какая-то действительность существует, наши органы восприятия получают
