но мне не до разговоров. И поздравлений тоже не хочется. Так что я не отвечаю. Знаю, она поймет. Она знает, какая я.
Если бы Минг не переехала, то, наверное, была бы сейчас здесь. Лежала рядом со мной. Интересно, мы бы говорили? Не могу этого сказать. Я знаю лишь то, что в данный момент рада быть одна. Не нужно говорить. Ни с кем. Я просто лежу на кровати и думаю о том, как год назад мы с Кристофером сидели вместе на кухне и чокались. Горячим шоколадом, потому что из-за таблеток ему нельзя было пить алкоголь. Это был лучший горячий шоколад, который я когда-либо пила. Хотя… на самом деле это неправда. Не так уж он был хорош. А вот тот момент – да. «Окружение». Я, мой брат и один из наших многочисленных разговоров.
Мы поставили «Free Stuff» группы Edward Sharpe & The Magnetic Zeros на повтор и разговаривали до поздней ночи. О жизни, о любви, о наших планах. Кристофер хотел влюбиться, съехать и поступить в Академию искусств. Но на самом деле он почти не покидал эту квартиру, не учился и не влюблялся. Вместо этого он покончил со своей жизнью прежде, чем начал жить по-настоящему.
Тогда я еще думала, что все будет хорошо. Что он нашел выход из своей тьмы. Сейчас – спустя год – он мертв. Может, это и был его путь. Может, другого выхода не было. Для меня это значит, что больше не будет никакого горячего шоколада. И никаких планов на будущее. И никаких подарков. Никогда больше ни одного его подарка.
Кристофер не просто что-то покупал, он всегда что-то придумывал. Что-то личное. Что-то, что показывало, насколько вы важны для него.
Я поворачиваюсь на бок и рассматриваю выполненный шариковой ручкой рисунок, который он подарил мне на день рождения в прошлом году. Рамка была завернута в золотую бумагу. С большим красным бантом сверху. Кристофер всегда рисовал шариковой ручкой. И всегда только синей. Он говорил, что каждый художник должен иметь отличительную особенность, по которой его узнают другие. Эта была его. У него в столе был целый ящик с PaperMate – его любимыми шариковыми ручками. Не знаю, сколько их было, но ему все не хватало. Когда у моего брата случался один из его маниакальных эпизодов, он бодрствовал в течение нескольких дней. Он становился беспокойным. И рисовал. Даже ночами. Свет постоянно пробивался из-под его двери в темный коридор, и я знала, что он там.
Я глажу стекло. Оно в пыли. Она лежит на нем ровным тонким слоем. Я стираю ее краешком покрывала и рассматриваю картину. Синие линии, которые когда-то нарисовал Кристофер. Тонкие как бумага. Две руки с переплетенными пальцами. Они схематичны и двумерны. Словно огромный степлер, который соединяет ладони и удерживает их вместе. Как отдельные страницы. Когда Кристофер дал мне этот рисунок, он сказал: «Ты и я, мы навсегда связаны. Ты ведь знаешь это, правда?» Я тогда кивнула. Сегодня я спрашиваю себя, знал ли он к тому времени, что собирается сделать?
Я усаживаюсь и отпиваю глоток чая. Он уже остыл, но это ничего. Мой телефон вибрирует, и дисплей загорается. Три новых сообщения. Первое – от Минг. Второе – от моего отца. И третье – от мамы, которая пишет, что вернется домой не раньше часа ночи, потому что внезапно произошла чрезвычайная ситуация, но она купила торт и надеется, что я еще не засну, когда она придет.
В
