кому нынче нужны легкомысленные вымыслы!
Дядя Леня долго жил у тестя и тещи после смерти жены. Она умерла от туберкулеза. Я плохо помню эту историю, скорее помню только слова взрослых. Отец привез нас из эвакуации осенью 1942 года. Это была целая эпопея, и я надеюсь, что смогу и это все написать и найти для этого подходящее место. И значит, именно в то время я услышал, что умерла двоюродная сестра мамы и они с отцом ездили на похороны. Запомнил я все потому, что впервые услышал слово «крематорий» и о некой «урне». Я не мог понять, как в урну можно ссыпать пепел, какие-то иные останки от человека. В то время я знал только одно предназначение для урны, слово соединялось у меня только с одним значением: урна для мусора. Отец, который в то время все-таки был заместителем военного прокурора Москвы, урну достал. Я хорошо помню этот разговор отца и мамы, отец достал, я даже помню… продолжать не стану. Даже правда иногда может быть неполной. Я уже позже вспомнил, как тетя Валя кому-то, вспоминая те дни, проговорила, что накрыла дочь черным кружевным покрывалом. И помню, со слов своей, конечно, двоюродной бабушки, последние слова ее дочери: «Перед глазами сетка». Это, как мне потом объяснили, часто видят больные, умирая от туберкулеза. Вот и определились даты: дядя Леня после смерти жены в 1942 году жил на улице Горького, по крайней мере, до середины 1945-го.
Я хорошо помню его за этим столом. Седоватую голову в профиль с крупным носом. Помню, как где-то в 1943-м он уезжал на фронт, а потом его вернули. И его возвращение я помню, и какие-то его рассказы. Я также помню, как он резко, «по-мужски» поговорил с моим старшим братом. Мне кажется, что после смерти Вали, которую я никогда не видел, он очень долго не женился, потому что любил мою мать. Ах, как все в жизни сложно и какие круги делает эта самая жизнь! Мне дядя Леня, Леонид Владимирович Сергеев, – когда надо, я помню и запоминаю все, хотя иногда забываю, в каком переулке оставил машину, – запомнился еще и тем, что раз в месяц он давал мне пятьдесят рублей на карманные расходы. Когда умерла мама, он приехал в нашу квартиру на улице Строителей. Он долго сидел перед гробом и затем повернулся ко мне. Мама лежала с плотно сжатыми губами, непреклонная. Он сказал: «Всех она так и не простила». Потом он выпал из моей жизни, и последний раз я его видел лет двадцать назад. Он уже давно был генералом, в танковой академии заведовал кафедрой, был давно женат, были дети и, кажется, внуки. Прощай, дядя Леня!
Итак, письменный стол стоял торцом к балконной двери. Если, сидя за столом, повернуть голову налево, то виден памятник Юрию Долгорукому. С этого балкона я наблюдал за строительством двух верхних этажей здания Моссовета, ныне называемого мэрией, и любовался женской фигурой на полукуполе крайнего перед Пушкинской площадью дома. Даже скажу больше, видел глубокую яму, вырытую под фундамент памятника, так сказать, материковую землю Москвы. На месте Долгорукого раньше стоял памятник Свободе!
Письменный прибор
Мельком я уже упоминал об его существовании.
