ты муки под него, муки, – руководила с улыбкой баба Тося.
– Так тогда не лапша, а мука сплошная получится, – неуверенно тянула Катя.
– Ну так шо? Хай буде, не жалко!
Когда в школе Катин класс проходил «Обломова», Катя прочла описание того, как Обломов смотрел на локотки своей жены Агафьи Пшеницыной, когда та хлопотала на кухне. И тут же вспомнила бабу Тосю. У нее были такие же полные мягкие руки с ямочками на локтях, ласковые, но сильные и проворные, когда это требовалось. И смотреть на них было одно удовольствие.
И вот теперь ее дочь, Алена, на памяти Кати никогда, ни разу не участвовавшая в приготовлении, поставила перед Катей тарелку с ниточками лапши, плавающими в прозрачном наваристом бульоне вместе с мелко порубленной зеленью. Будто сама баба Тося стояла у плиты все это время. Катя даже не подозревала, что мать умеет делать так же – за всю жизнь та никогда не варила это блюдо дома, в Москве.
Видя Катин взгляд, Алена нахмурилась.
– Не будешь?
– Буду.
– Кушай. Это вкусно, – словно спрашивая или уговаривая, неуверенно пробормотала Алена.
И Катя ела. Обжигая язык и исходя по́том. И это правда было вкусно.
Назавтра вернулась из Крыма Настена Сойкина… Она заскочила ближе к обеду, загорелая, с радостными глазами и громким южным говорком, и слопала две тарелки супа. Кате в это время дня становилось дурно от самой мысли о горячей пище – летом из-за этого она почти не ела и худела еще больше. Вчерашняя лапша была не в счет. А вот Настю жара, напротив, нисколько не смущала. Она с аппетитом хлебала бульон, от которого лениво поднимался пар. Выгоревшая майка открывала ее полненькие плечи и налившуюся грудь.
Настя поминутно стреляла глазами на подметающую пол Алену, и когда та вышла за порог, зашептала:
– Ты завтра идешь?
– Куда? – не поняла Катя.
Настя вытаращила глаза:
– Тю! С ума сошла? Все ж только…
Входная дверь впустила поток горячего воздуха с улицы – и Алену. Настя замолкла на полуслове, и было видно, как она с трудом сдерживает нетерпение. Ей пришлось ждать, пока Катя помоет посуду и переоденется, чтобы идти на речку. Наконец, захватив с протянутой через двор бельевой веревки полотенце и кликнув Найду, они вышли в сад и стали спускаться вниз. Сойкина, одергивая явно маловатую ей, несколько раз перелицованную юбку, оглянулась на окна дома.
– Ну, так идешь или нет?
– Да куда? Можешь толком сказать-то?
– Ну ты даешь, – закатила глаза Настя. – Завтра ж Иван Купала!
Естественно, Катя знала о таком празднике. В школе, небось, Гоголя все читали, «Вечер накануне Ивана Купала» и прочую чертовщину. И даже если завтра этот самый день – пусть. Только вот какое отношения это все имеет к ним?
Видимо, недоумение проявилось на ее лице, потому что Настена даже причмокнула от предвкушения:
