больше свое и без того уязвленное либидо. Оставался еще Гриша, любитель парилок и крафтового пива, но уговорить его пойти со мной в сауну в середине рабочего дня представлялось совершенно непосильной задачей.
Так что, да, водка. И мне повторить, кстати. Спасибо.
Никто не заметил, как я увязался за ними, – это была Гришина компания, все мальчишки на два-три года старше меня. Они спустились к реке по блестящим от растаявшего снега гранитным ступеням Университетской набережной, я дождался, когда они отойдут достаточно далеко, и двинулся вслед за ними. Нам с Гришей строго-настрого было запрещено выходить на лед, родители снова и снова напоминали об этом, особенно осенью и весной. Но в тот день ни одно из их предостережений не сработало.
До сих пор помню то чувство, когда в первый раз выходишь на мартовский лед, – пьянящее ощущение чего-то запретного, настоящего, взрослого. Даже тело становится как будто легче от чувства близкой и грозной опасности, оно словно пытается выпросить себе гравитационную индульгенцию, свести к минимуму шансы провалиться под ледяной настил, проседающий под ногами. Отголоски этого чувства посещают меня иногда и сейчас. Например, когда, стоя на троллейбусной остановке на Стрелке Васильевского острова, я открываю на смартфоне Яндекс-Транспорт и программа уверенно сообщает мне, что я нахожусь в акватории Невы, прямо напротив Петропавловской крепости.
Они были уже почти на середине реки, когда кто-то из мальчишек обернулся и заметил меня. Гриша что-то закричал и побежал в мою сторону, я же начал непроизвольно пятиться к набережной, предчувствуя грядущую и совсем не братскую взбучку. Не было никаких предвестников, никакого треска, я не услышал ровным счетом ничего подозрительного: вот я делаю шаг назад, не спуская глаз с приближающегося ко мне брата, еще один шаг, а в следующую секунду я в воде.
И уже не дышу.
Водка проникала в кровь, разносила по телу благую весть о глобальном потеплении и вечном лете, и я с удовольствием предавался этому милому самообману, и не потому, что он был каким-то особенно достоверным, – просто я страстно хотел обмануться. Я знал, что, будь я сейчас на Мальте, мне достаточно было бы выйти на полчаса на открытое пространство и все – плотные горячие лучи огромного южного солнца в два счета выбили бы из меня всю эту окоченелую низкотемпературную дурь. Но здесь, в северном хладнокровии так и не поверившего преждевременной весне города, солнце не столько грело, сколько слепило, обрекая меня на алкогольные суррогаты тепла. А потому я все заказывал и заказывал сорокаградусные прозрачные шоты, которые рано или поздно должны были довести температуру тела до привычных тридцати шести и шести десятых.
Тех самых градусов.
Того самого Цельсия.
Шок от мгновенного погружения в ледяную воду прошел, и одновременно со способностью дышать во мне разом очнулись инстинкты самосохранения. Я начал истошно орать, бить по воде руками, я выплевывал
