«Я вас вздрючу-с!» Скомандует на караул, да пойдёт ровнять штыки и приклады. Минут сорок издевался «Поверни приклад! Разверни приклад! Левую руку ниже, пальцы прямее». Эх, было время!
– Ну и что же, – усмехнулся Гаджимурадов, – вам что-нибудь из этого пригодилось на войне? Вот вы мне скажите, что-нибудь из этого, всё-таки, пригодилось?
Сабуров ответил не сразу. Он долго смотрел своими бесцветными глазами прямо в лицо Гаджимурадову, потом опустил взгляд на его университетский значок, затем опять смотрел в лицо, как будто изучал его. Как будто хотел проникнуть в его мысли и решить, поймёт ли он то, что он сейчас скажет, или нет. И произнёс.
– Всё это было нужно. Это была гимнастика для души и тела. Это была выработка воли, железной дисциплины и стойкости. Грубая система, конечно, но система.
– Фридриховщина, – невнятно пробормотал Гаджимурадов.
– Ах, юноша, юноша! – сказал Сабуров и перевёл глаза на небо, на грязную улицу, на которой глубокие колеи наполнялись водой, на рыхлый тёплый снег, лежавший и блестевший на солнце. Потом перевёл взгляд на тёмный лес, черневший за деревней, затем посмотрел обратно на небо, по которому по-весеннему ярко пучились тучи, и тихо проговорил, – не стреляют что-то сегодня. Отдохнет маленько второй батальон.
И при напоминание о том, что передовая позиция рядом, всего в шести верстах, все примолкли. Мысль, что там есть участки где ежедневно при обстреле убивают, ранят и калечат людей, угнетала. Ещё больше угнетала мысль, что на эти самые участки скоро придётся выдвинуться и им, ибо в любую минуту их, полковой резерв, могут потребовать туда. Туда, где свистят пули, где рвётся шрапнель и где старуха с косой, всегда находится где-то поблизости. Все молчали, и, глядя на синие небо, каждый, казалось, думал о чём-то своём, аккуратно прислушиваюсь к тому что происходило за лесом.
Но там было тихо. Небо разворачивалось за лесом голубою далью. И была эта голубая даль какой-то странной. Была чужой. Потому что там была «его» позиция. Позиция врага. Туда нельзя было просто встать и пойти.
Глава вторая
В маленькой избушке с четырьмя крошечными окошками, с земляным полом, усыпанным белым песком, за столом, заваленными бумагами, сидел командир полка полковник Болдырев. Так же в помещении, вокруг бревенчатых стен, стояли лавки и походная койка, накрытая чистым меховым одеялом. А в углу избы, упиравшемся золоченым копьем в полку с иконами, в чехле, стояло знамя полка.
Полковник Болдырев был пожилой, лысый человек небольшого роста, в очках и с седой бородкой, аккуратно подстриженной. На нём была чёрная шведская кожаная куртка на бараньем меху, надетая поверх суконной коричневый рубахи. Куртка была расстёгнута ровно настолько, чтобы не мешать бороде и не закрывать орден Святого Владимира с мечами.
Напротив него, спиной к окнам, заслоняя их, стоял штабс-капитан Сулицкий. Его сухая красивая
