Paramount – но «Черную икру» он с собой не взял. Ей пришлось перебиваться случайными заработками – далеко не столь престижными, как прежде. Она задолжала за квартиру, ей пришлось начать экономить на еде. Это была совсем не та судьба, на которую она настраивалась, когда прибыла в Нью-Йорк несколькими годами ранее.
С середины 1928 по лето 1929 года – последнее американское лето длинной эпохи процветания перед Великой депрессией – амбициозной юной леди пришлось поработать официанткой, продавщицей в магазине и даже уличной торговкой. Это было тяжелое, неприятное и, возможно, страшное время для нее. В возрасте двадцати двух лет она осталась без стабильной работы в стране, которая все еще была для нее чужой. Раньше она полушутливо хвасталась родне и друзьям, что станет знаменитой через год после того, как приедет в Голливуд – но теперь, когда двери, ведущие к успеху, были перед ней наглухо закрыты, ей стало совсем не до смеха. Ей пришлось одалживать небольшие суммы у своих чикагских родственников, и в течение какого-то времени они даже полностью оплачивали ее проживание в Studio Club. Что хуже всего, теперь законность ее пребывания в Соединенных Штатах оказалась в настоящей опасности. Пока она работала на ДеМилля, режиссер помогал ей продлевать визу, как предусматривал бытовавший в киноиндустрии обычай. Но сейчас, не имея постоянной работы или влиятельного покровителя, она имела все основания начать бояться, что ее дни в Америке сочтены. Положение казалась настолько тяжелым, что однажды мать предложила ей вернуться обратно в Россию – или, по крайней мере, вновь переехать к родственникам в Чикаго. Рэнд, конечно же, отказалась.
Но, даже оказавшись в этой трудной ситуации, Айн не просила Фрэнка о помощи, не желая навешивать на него свои проблемы. Во время свиданий она даже не подавала вида, что ей нелегко живется, держалась столь же уверенно – держалась уверенно, и ничто не выдавало того отчаяния, которое обуревало ее изнутри. Но нереализованные амбиции продолжали снедать ее. Когда страницы газет запестрели сообщениями о шокирующем деле Уильяма Хикмена – юного убийцы, который истязал свою жертву и упоенно хвастался содеянным, когда его поймали – она, скорее, симпатизировала преступнику, нежели ужасалась тому, что он совершил. Хикмен был для нее воплощением сильной личности, сумевшей вырваться за рамки обыденности. Она представляла его похожим на саму себя – чувствительной натурой, страдающей от непонимания и пренебрежения окружающих.
Когда Айн, после долгого перерыва, возобновила переписку с семьей, Анна Борисовна была шокирована тем темным тоном, в который окрасились письма дочери. Она понимала, что частью проблемы было крушение надежд Алисы и напоминала дочери о том, что успех не приходит без борьбы: «Твой талант очевиден. Твой дар проявился очень рано, очень давно. Твой талант настолько бесспорный, что в конечном итоге он прорвется и забьет струей, как фонтан». Как и предполагала мать, молчание Рэнд было отчасти связано с тем, что она боялась разочаровать
