указывал я на высокие, мне по плечо, ярко-жёлтые, крупные соцветья, которые строгим, как по линеечке, рядком окаймляли с трёх сторон наш палисадник. – А эти пока ещё только принцессы, – широким жестом обеих рук обводил я центр цветника. Там росли астры, доходившие мне лишь до пояса, до колена и совсем лилипуты, еле возвышавшиеся над землёй, с меленькими цветками-бутончиками.
– Ах, принц ты мой, выдумщик, – хохотала мама и брызгала в меня тёплой водой из лейки. Живые волны нашей общей искренней радости пробегали по разноцветным лепесткам почти физически ощутимыми колебаниями. Наверное, в такие моменты цветы тоже смеялись вместе с нами. Палитра расцветки цветков просто поражала. Жёлтые, красные, розовые, фиолетовые, синие и ещё десятки оттенков этих цветов и их сочетаний. Все астры были разных сортов и имели замысловатые названия. Мне почему-то запомнился сорт «Астра Томсона». Я всё допытывался у мамы, кто этот самый Томсон, где он живёт и почему астра именно его. Но мама не имела ответа. Как, впрочем, не находилось у неё что ответить и на многие другие мои вопросы. «Не такие уж эти взрослые и умные», – думал я. Подходить с «Томсоном» к отцу я даже не собирался. Я заранее знал его ответ – поднятая молчаливая бровь над левым глазом.
Так выходило, что палисадник наш цвёл с ранней весны до поздней осени. Один сорт отцветал – зацветал другой. Этот чудесный цветник являлся маминой гордостью. Ей часто приходили по почте маленькие пакетики с семенами. Каждая такая маленькая посылка была для неё большим праздником. Даже щёки у неё становились розовыми от счастья.
– Новый сорт! – торжественно объявляла она, потряхивая крошечным гремучим пакетиком под самым потолком.
Отец на это почему-то всегда молча поднимал бровь над левым глазом. Ну, это вы уже знаете. Всё, что касалось цветов, его не касалось. И он всегда одинаково реагировал, если кто-то затрагивал эту тему. Слепому поклонению пестикам и тычинкам не доставалось места даже на самой отдалённой галёрке и на чердаке в его мировосприятии.
Дождь и вправду казался каким-то жирным. Обычно вниз по глади стекла скользили быстрые маленькие капли. Но в этот раз волны бушевали на прозрачной поверхности. Сильный ветер дул в сторону нашего дома и целые потоки обрушивал на его стены и окна. Я вглядывался сквозь стекло на улицу, но ничего не мог там рассмотреть. Всё потеряло свои очертания. Всё размазалось, растеклось. Оставались нетронутыми только цвета. Не мог рассмотреть я и мамины астры. Стекло было как будто вымазано чем-то бесцветным, но очень жирным. Квадрат палисадника напоминал мне одну из тех картин, которые малюют совсем уж маленькие детишки, хватая без разбора все краски подряд и ляпая кистью по бумаге то тут, то там, пока не закрасят все белые места. Ещё такие картины я как-то видел по телевизору, но их рисовали уже взрослые. По моему мнению, странные взрослые. Может быть, даже очень несчастные. «Наверное, в детстве у них совсем ничего не было для рисования. И теперь, когда они уже сами могли себе купить и краски, и какие хочешь кисти, их одолевала потребность рисовать именно то, что не было
