А партия его только денежки сосет советские, а ЦРУ и пентагоновскую военщину до сих пор не свергли, революцию не сделали, негров от угнетения не освободили.
– Хватит уже! – вскипел отец. – Виталий, ты понесешь мешки и ведра. Ведра хорошо спрячь в мешок, чтобы никто не понял что это такое. Паш, ты с нами пойдешь, напяливай форму школьную, – продолжал он раздавать указания. – Кать, одевайся!
– Мы пойдем за грибами! – начал скакать по прихожей обрадованный Пашка, мой младший брат.
Он всегда был слегка с придурью, весь в родителей.
– Баран, не так громко, – проходя мимо, отец отвесил ему подзатыльник. – Не умеешь ты язык за зубами держать! Плохой из тебя разведчик.
– Посерить сходите на всякий случай, – посоветовала нам мать. – А то вдруг в лесу захочется.
– А в городе для этого есть белые унитазы, – важно сказал отец, – но не у всех. У некоторых желтые.
– А в лесу почему нельзя? – не понял Пашка. – Можно же газету в лес с собой взять…
– В каком лесу? В лесу! Там леший порчу на тебя наведет по говну!
– Леший? – переспросил Пашка.
– Леший он завсегда главнее медведя, – мелко закивала мать, – вроде как ваш батя завсегда главнее агронома. А жена у него, лешачиха, волосаткой зовется.
– А на кого он похож? – не унимался брат.
– Кать, объясни по быстрому, – снизошел отец. – Он у нас, почитай, заскребыш, ему простительно.
– Да вон на батю вашего и похож, только страшнее чутка: весь волосатый, уши большие, рога бывают, и в целом неприятный так внешне.
– Не Ален Делон, – подмигнул отец нам. – Я красивше.
– С полстолба ростом, – продолжала стращать мать, – борода у него зеленая, шляпа такая большая, широкая, – развела руки, – белая, пояс красный. Правый глаз у него как стеклянный: неподвижный и больше левого. Еще у него кровь синяя, но вы ему кровь вряд ли сумеете пустить.
– Наши башибузуки и хунвейбины в одном лице – смогут, – глумливо улыбнулся отец, – они не только лешему, они бы и самому святому Ленину кровь пустили прямо в Мавзолее.
– Вить, не богохульствуй! – оборвала его мать. – На святого Ленина даже у них бы рука не поднялась. Короче, с кровью понятно, так что смотрите на обувь. На правой ноге у него левый сапог, на левой – правый. Сапоги непременно с подковами.
– А как его узнать, если подков не будет видно?
– Что тут узнавать? Кривляется, словно развинченный. Он, как тебя увидит, а особенно, такого как тебя, дурака, обмишулит, так начнет кричать, хохотать, стукотать, ухать и хлопать в ладоши. А ты будешь стоять и обтекать, как обосранный курями олух.
– И что тут страшного? – не понял Пашка. – В цирке клоуны тоже хохочут и хлопают в ладоши. Да я и сам могу хохотать.
– А то, что от этого всего ветер поднимается страшный, буря, гром и молния, марево,
