район, где противник развернет основную атаку». Но ведь еще ночью генерал Жозеф Жорж, командовавший Северо-Восточным фронтом, звонил Гамелену и предупреждал, что под Седаном наблюдается серьезный прорыв, «un pepin»[6]. 14 мая в 03:00 в штаб-квартире Жоржа разворачивалась запечатленная одним из французских офицеров сцена: «Помещение слабо освещено. Майор Наверо тихим голосом повторяет последние известия по мере их поступления. Генерал Ротон, глава штаба, распластался в кресле. Атмосфера – как в семье, где только что кто-то умер. Жорж мгновенно поднялся… Смертельно бледный: “Наш фронт прорвали под Седаном! Катастрофа”. Он бросился на стул и разразился слезами»16. Другой офицер описывал генерала Жоржа Бланшара, командующего Первой армией, который «застыл в трагической неподвижности, ничего не говоря, ничего не делая – он просто смотрел на развернутую перед нами карту»17.
Решающий момент этой кампании наступил позднее тем же утром. Сам факт, что немцы форсировали Маас, не означал катастрофу: французы могли отбросить их немедленной контратакой. Но французские войска собирались словно спросонья, затем продвигались нехотя и несогласованно. 152 бомбардировщика французских и британских ВВС под прикрытием 250 истребителей не смогли повредить немецкую переправу, а сами понесли тяжелые потери – из 71 английского бомбардировщика 31 не вернулся на базу. Одномоторный Battle лейтенанта Билла Симпсона загорелся при падении, его полуголого – одежда обгорела – экипаж вытащил из самолета. Сидя на траве, он в ужасе и недоумении смотрел на свои руки: кожа свисала с ладоней длинными сосульками, пальцы согнулись, концы их заострились, руки больше походили на лапы огромной хищной птицы. «Изуродованы, заострены к концу, словно когти, истончены. Что же мне делать? Как жить дальше с парализованными культяпками?»18
К ночи 14-го три французских подразделения у Седана дрогнули, солдаты бежали с поля боя. В числе опозорившихся была и 71-я дивизия. В легенду вошел примечательный эпизод: один из полковников дивизии пытался остановить дезертиров, и солдаты смели его с дороги, восклицая: «Мы хотим домой, мы будем работать! Здесь больше делать нечего! Все погибло! Нас предали!»19 Некоторые современные историки сомневаются в достоверности этого рассказа. Пьер Лесор, другой офицер той же дивизии, сохранил иные, более достойные воспоминания о событиях трагического дня: «Слева от себя, примерно в 800–1000 м, я отчетливо видел артиллерийскую батарею, которая не переставала стрелять по пикирующим Stuka, хотя те непрерывно атаковали ее. Я и сейчас вижу небольшие круглые облачка, появлявшиеся от залпов в воздухе вокруг кружащих самолетов, которые рассеивались в стороны и тут же возвращались. И мои артиллеристы тоже не прекращали огонь по самолетам, хотя и безнадежный». Но и Лесор видел, как постепенно падает мораль в его отделении: «Признаться, после того, как немцы два дня безраздельно господствовали в небе, люди начали беспокоиться и возмущаться. Сперва просто ворчали: “Господи, одни
Крупная неприятность (франц.). –
