и скрежет отодвигаемого канализационного люка снаружи. Потом – какой-то шорох и бряцанье, чьи-то шаги, огибающие дом и направляющиеся в сад. Фиона сказала Джиму:
– Кто-то копается в канализации. Наверняка тот парень с чердака.
Джим вооружился лыжной палкой и пошел посмотреть. Он застал Нильсена, который как раз возвращался наверх, с закатанными по локоть рукавами и фонариком в руке.
– Просто ходил отлить, – сказал Нильсен, но Джим ему не поверил.
И Джиму, и Фионе в ту ночь не спалось.
В 8:30 следующим утром, девятого февраля, они снова услышали, как Нильсен спускается по лестнице. Джим выглянул в окно и увидел, как тот ушел куда-то вниз по улице. В 9:15 приехали Майкл Кэттран с менеджером Гэри Уилером и сразу направились к люку. Кэттран открыл люк, посветил фонариком вниз и, к его удивлению, обнаружил, что туннель пуст.
– Ничего нет! – воскликнул он.
В этом не было никакого смысла: никакой дождь не смыл бы все останки, да и сливы в унитазах работали плохо и не смогли бы никак повлиять на затор. Кэттран позвонил в дверь: Джим Оллкок все видел прошлой ночью, он мог подтвердить его слова. Правда, к тому времени Джим уже ушел на работу, однако Кэттран уже увидел все, что требовалось: он заметил, что трещина на люке теперь располагалась по-другому.
Он вернулся к люку, чтобы взглянуть поближе. Сунул руку в один из стоков, которые вели в канализацию, и достал из сифона кусок мяса.
– Я нашел кое-что, – сказал он.
Уилер велел показать ему находку. Они положили ее на землю и рассмотрели в задумчивости. Пахло оно, как мясо со скотобойни. Серо-желтое, сморщенное, примерно сантиметров пятнадцать в длину, как кусок курицы. Кэттран достал из того же сифона четыре обломка кости. Фиона Бриджес вышла к ним и рассказала об услышанном ночью, заявив, что ей страшно. Тогда было решено позвонить в полицию.
Деннис Нильсен пришел в офис и пытался вести себя как обычно. Но он уже знал, что никогда больше в этот дом не вернется. Он прибрался на своем столе и оставил записку в коричневом конверте, которую положил в ящик стола. В записке говорилось: в случае, если его арестуют, не стоит верить чьим-либо заявлениям о его суициде. Больше он коллегам ничего не оставил. В тот день он казался им достаточно жизнерадостным и даже надел сине-белый футбольный шарф – довольно необычный для него выбор. Никто даже не знал, что у него такой есть. Позже он писал об этом дне так:
Я был уверен, что меня арестуют, как только я вернусь домой, или чуть позже вечером. Но я не собирался бежать. Я полностью смирился с неизбежным. Только беспокоился о Блип. А еще о страданиях, которые принесут мои откровения семьям погибших. Прошлой ночью я думал выбросить последние останки, хранившиеся на чердаке, но потом решил оставить все как есть. Я допускал вероятность, что арестовывать меня придут только следующим утром, десятого числа. Когда я вернулся тем вечером домой, я устал
