и сам; а главное – не было бы школы жизни.
Повторяю: я был в то время заурядным неграмотным деревенским парнем.
В Лодзи я познакомился с рабочим Возняком и подружился с ним. Ему пришла в голову мысль о нашем совместном переселении в Америку. Меня смешат рассказы, будто я переселился в Америку с целью изучить положение рабочего класса в этой промышленной стране. В то время я не имел ни малейшего представления о рабочем вопросе, а социалистов считал людьми ленивыми и завистливыми. Даже Возняк, который был грамотен, старше и опытнее меня, стремился уехать только для того, чтобы побольше заработать и посмотреть Божий свет.
Голодного и оборванного, он водил меня по нью-йоркским читальням и митингам, где мы, правда, ничего не понимали, но могли, по крайней мере, обогреться. В голодные дни и долгие ночи он впервые толкнул меня на путь размышлений, и если бы он не умер, как знать, быть может, он сделал бы гораздо больше, чем сделал я.
В погоне за сенсацией господа биографы называют меня: одни – любовником, другие – приятелем госпожи Вартон. Какой вздор! Мисс Вартон, член просветительного общества, принимала участие в распространении и заполнении анкетных листков по рабочему вопросу; по её настоянию я описал свои пятнадцатилетние скитания в Америке, этой стране миллиардеров и нищих. Это сочиненьице, изданное в несколько изменённом виде «обществом распространения просвещения», не возбудило и сотой доли того интереса, какой ему приписывают теперь. Смешно утверждать на основании его последней части, что уже тогда в моём уме сложился план основания школы в том виде, в каком она существует теперь, – наша школа жизни. Издавая «Пятнадцать лет моих скитаний», я хотел даже выпустить эту часть, как не представляющую непосредственной связи с целым, и если госпожа Вартон настаивала на её сохранении, она делала это по собственному желанию, я же сам не придавал этой части моей книги никакой цены.
Хочу внести ещё одну поправку. Годисону приписывают какие-то таинственные мотивы, по которым он будто бы завещал мне своё наследство. Почему не допустить того, что так просто и единственно согласуется с тем, что сказано в самом завещании. Ведь этот одинокий чудак и эгоист говорит в нём, что ему «после смерти будет всё равно, кому достанутся его миллионы», что «нет никого и ничего на свете, кому или чему он хотел бы их завещать, а потому и завещает их первому встречному», т. е. мне. Он поступил в данном случае как человек, который, собираясь в далёкий путь, оставляет ненужные ему вещи лакею или дворнику, тому, кто подвернулся под руку.
Годисон, правда, прочитал мою книгу, но не задумывался над ней серьёзно. В противном случае он мог бы хоть раз пригласить к себе автора, чтобы лично познакомиться с ним. «Любопытно знать, – пишет он в завещании, – что сделает с моим полумиллиардным состоянием бедняк, хронически живущий впроголодь».
«Пятнадцать лет моих скитаний» вышло в печати в марте месяце, завещание написано 1-го апреля,
