я не видел Машу такой вдумчивой и серьезной.
От пиццы давно не осталось ни кусочка, но я продолжал сидеть рядом за кухонным столом в ожидании, пока Маша поделится впечатлениями.
– Что скажешь? – не выдержал я.
– Главный герой тебе никого не напоминает?
– Виктор?
– Ярослав.
– Его вообще нет в рассказе.
– Он там есть, и главный герой – он. Сама описанная ситуация мне не нравится, но описана хорошо, я в нее поверила.
– Спасибо. Есть еще какие-нибудь мысли о прочитанном?
– Знаешь понятие «ложь во спасение»?
Слишком хорошо знаю. Последнее время моя жизнь устроена по этому принципу.
– И что?
– Как думаешь, ложь во спасение – зло или благо?
Ответ висел у меня на языке, но правда некрасива, ее можно понять превратно.
– Ложь – плохо, – сказал я, – спасение – хорошо. Итог зависит от вектора.
– То есть, при всей своей безумной правильности, ты признаешь, что иногда ложь необходима?
– Иногда. Строго точечно, а не ковровыми бомбардировками. Когда действия продуманы, а последствия просчитаны. Когда по-другому нельзя.
– И ты солгал бы Любе, если бы вскрывшаяся правда угрожала будущему счастью? – Маша глядела на меня пристально, с беспокойным вниманием.
– Люба почувствует, если я солгу.
– И все же ты ей лжешь. Ты не рассказал Любе, как помогал мне, когда прищемил мне пальцы?
– Не рассказал – не значит соврал.
– Это отговорка. Ты пользуешься лазейкой в юридической формуле-клятве говорить правду, только правду и ничего кроме правды. В стороне остается вариант «говорить всю правду». Скрыть – равно соврать, поскольку означает не сказать правды, разве не так?
– Ты слишком глубоко копаешь.
– Закопанное неглубоко быстро протухает.
– Почему ты заговорила про ложь во спасение?
– В твоем рассказе описан его вариант. Измена во спасение. Ты допускаешь в своей жизни такой вариант?
Перед глазами – джакузи с обращенным ко мне тылом Любы-номер-два. Смятая кровать в ее гостевой на второй этаже. Кожаный диван в ее кабинете. Диван у нее дома после дня стажерства.
– Нет, – со всей возможной искренностью ответил я.
Давно сказано: «Самые честные глаза – у мошенников и соблазнителей». Я не считал себя ни тем, ни другим. Но если вдуматься… Кто же я тогда? Жертва соблазнения? А второй визит к Любе-номер-два – проявление Стокгольмского синдрома?
Моя ложь во спасение зашла слишком далеко и превратилась в измену во спасение, Маша права. Но как она догадалась?
А догадалась ли? А если она намекает, что у нас с ней тоже возможно что-то «во спасение»?!
– Если по невероятному стечению обстоятельств я когда-нибудь изменю Любе, – сказал я, – это
