на котором охранник нарисовал схему. – И как же мне отсюда?
Дождавшись человека, желающего с ним общаться, а не пролетающего мимо со снисходительным кивком, охранник с удовольствием рассказывал:
– Выезжаешь из ворот, возвращаешься на станцию, а дальше по схеме. Вот, я тебе нарисовал.
Он передал листок Жоре.
– Держи. А сколько ты на въезде дал? – Вопрос был задан профессиональным тоном.
– Ничего не давал. – Жора внимательно смотрел на схему. – Я через забор перелез. Спасибо тебе за внимание.
Пожав руку охраннику, Жора вышел из здания.
Боясь замерзнуть, он в три прыжка сбежал со ступенек и оказался у машины.
– Эй! – Охранник у входных дверей улыбался. – А автомобиль ты в руках держал, когда через забор лез?
– Нет, – Жора открыл дверцу. – Она сама перепрыгнула.
Утром не хотелось вставать, шевелиться и вылезать из-под теплых одеял. Но заснуть все равно бы не удалось. Нина в ожидании моего братца копошилась с пакетами, укладывая вещи. В палату постоянно заглядывали то медсестры, то пациенты из соседних палат.
Встав, я увидела над раковиной заново повешенное зеркало, без энтузиазма взглянула в него. Радости собственное отражение не доставило. Синяк расцветился дополнительными желтыми и зелеными оттенками, нижние веки подчеркивались фиолетовыми разводами. До распухшей переносицы было больно дотрагиваться, левая сторона лба и висок желтели неприятным цветом, затылок глухо болел.
Зашедшая Антонина Георгиевна привычно оглядела мое лицо, нажала на переносицу, отчего я заскулила обиженным щенком.
– Срастается, – констатировала врач. – И вообще, ты, Маша, в рубашке родилась. И Аня тебе кстати пришлась с кровью, которой у нас хронически не хватает, и сама ты девушка здоровая, дай Бог каждому. В общем, все будет хорошо, выдюжишь.
Врач похлопала меня по плечу, и эхо похлопывания отдалось в зарастающих ребрах и в низу живота.
Врач вышла, а я прилегла на кровать, успокаивая потревоженное болью тело.
Вот когда показывают по телевизору мордобои, они же дурят людей! Это же так больно! А эти, в кино, мордуют и мордуют друг друга, да еще со смачным звуком, да по одному и тому же месту по пять-шесть раз. Это ж никакие кости не выдержат. Дать бы такому режиссеру-постановщику три раза по башке, пусть ощутит на себе всю силу своего, извиняюсь за выражение, искусства.
Я бы еще лежала и жалела себя, но неожиданно в палату ввалилась тетка в распахнутом запятнанном тулупе. Под тулупом топорщилась расстегнутая вязаная кофта, под ней – трикотажное платье фасончика «муж меня бросил двадцать лет назад».
На голове женщины пестрел разноцветный платок, второй, серый пуховый, размером со столовую скатерть, она держала в правой руке. Тут тетку кто-то подтолкнул сзади, и в палату, цокая по линолеуму копытцами, вошла здоровенная коричневая свинья. На толстой шее сверкал собачий ошейник в граненых заклепках.
– Вот, –
