мы поехали. Нет, полетели.
Представь, что я к тебе так близко,
Что чувствуешь ресниц ты трепет на щеке.
Представь, как ты живёшь без риска
Или шагаешь по дороге налегке.
Представь, что сотни птиц взлетели. Выстрел.
Единственный патрон – и в цель.
И ты поймёшь, что я с тобой не только в мыслях —
В начале жизни и в её конце.
Что я живу, живу в тебе,
по венам растекаясь кровью,
И благодарна я судьбе,
За то, что я живу любовью!
И был костёр. И разговоры. Нечаянное касание ладоней. Коленка. Щека. Пальцы. Взгляд сквозь чёлку. Блики в зрачках. И до коликов смех – старался Славка, так хотел произвести впечатление на Алинку. Наше молчание громче всяких слов. И огонь. Огонь – это воспоминания, которые сжигали мою душу. Я пыталась потушить, но не знала правил: каждый раз, тлеющие уж было угольки разгорались с новой силой. Одно неосторожное упоминание твоего имени в разговоре, одна случайная встреча, просто нечаянный взгляд и – пожар!
– Костёр, – говорил ты тогда, вороша хворост, – ночное солнце человечества.
– И вправду!
Ты ловишь мой восхищённый взгляд и неловко признаешься:
– Это не мои слова.
А мне всё равно. Я-то знаю, что ты самый умный на свете, самый лучший, самый самый!
«Пришла пора, она влюбилась. Так в землю падшее зерно весны огнём оживлено», – ай, да Пушкин, ай, да… молодец, короче!
Мне казалось после пробуждения, что вспоминая – без конца я перелистываю книгу жизни. Кто-то сказал, мы не можем вырвать страницу, но можем бросить в огонь всю книгу. Я бросила. Но моя рукопись не горит, только – душа.
А тогда наше «ночное солнце» никак не разгоралось.
– Бензином, что ли плеснуть, – озабоченно бормочешь ты. Костёрчик на поляне жалок – дымит, чадит, шипит, плюется огнём, словно новорожденный дракон.
– Не надо, – испуганно схватила тебя за руку. А ты словно ждал, сжал в ответ тихонько, ласково. Вся кровь моя, все три литра, прилили к лицу, губам, так резко и сильно – боялась кожа лопнет, и голова закружилась. Я чувствовала, как колет, словно иголкой, в пальцах при прикосновении.
– Не надо, – повторила я.
И быстро-быстро рассказываю историю про бабушку. Как ей показалось, что печка никак не разгорится. Как решила плеснуть керосина «три капли».
– Да ну? – твои глаза искрятся, а я. Я теперь понимаю Есенина: увидела «море, полыхающее голубым…».
– Папа до сих зовёт бабушку «огонь-баба», – улыбаюсь и понимаю, что ты так и держишь меня за руку.
Следы твоих прикосновений
Мне не стереть.
Они на теле моём, верно,
Сто лет будут гореть.
Поцелует или нет? Или просто обнимет? Пусть хоть весь бензин в костер выльет, только не отпускает моей руки.
И твой взгляд беспокойный,
