дошло, что теперь он глядит ей в лицо, не поднимая головы. Значит, он вырос. Вырос во многих смыслах.
– Видимо, твоя подруга сказала правду, – проговорила она.
Ярви медленно кивнул:
– Я живой.
– И научился застегивать плащ, – добавила она, потянув застежку и убеждаясь, что плащ затянут туго.
Она слушала его рассказ молча.
Молча выслушала о набеге и сожжении Амвенда. О предательстве Одема и о том, как Ярви падал в соленые морские воды.
Неужто Гетланду достанется полкороля?
Молча она слушала и о том, как его обратили в раба и как раба продали. Лишь глаза ее то и дело возвращались к отметинам на его шее.
Одни негодные отбросы.
Под ее молчание он сбежал с корабля, сносил долгие муки во льдах, бился за жизнь среди эльфийских развалин – и Ярви, не переставая, думал о том, какая прекрасная из этого получилась бы песня. Ему бы только дожить до поры, когда слова положат на музыку.
Сами знаете, в хорошей песне не все герои доживают до конца.
И когда повествование дошло до гибели Анкрана, а затем до смерти Шадикширрам, Ярви вспомнил багряный нож в руке, вспомнил, как хрипел он, и хрипела она, и у него перехватило горло. И он закрыл глаза, не в силах говорить дальше.
В бою нужны обе руки. Но заколоть в спину хватит и одной.
А потом на его ладонь легла ладонь матери.
– Я горжусь тобой. И отец бы гордился. Важно только одно – ты вернулся ко мне.
– За это благодари вот этих четверых, – вымолвил Ярви, сглотнув кислые слюни.
Мать окинула его спутников внимательным взглядом.
– Я благодарна всем вам.
– Да ничего такого, – буркнул Ничто, не поднимая глаз и пряча лицо за копною спутанных волос.
– Приму с честью, – сказал Джойд, склоняя голову.
– Без него и мы не добрались бы, – промычал Ральф.
– Он с каждой милей раздражал, как болячка в заднице, – сказала Сумаэль. – В следующий раз я точно оставлю его в море.
– И где ты тогда сыщешь корабль, который повезет тебя домой? – ухмыльнулся Ярви.
– О, я придумаю что-нибудь другое, – съязвила она в ответ.
Мать не присоединилась к их смеху. Она подметила каждую черточку во взглядах, которыми они обменялись, и глаза ее сузились.
– Что мой сын для тебя, девочка?
Сумаэль растерянно моргнула, и ее смуглые щеки покрылись краской.
– Я… – Ярви впервые видел, как ей не хватило слов.
– Она – мой друг, – ответил он. – Она рисковала своей жизнью ради моей. Она – мой одновесельник. – Он промедлил мгновение. – Она – входит в мою семью.
– В самом деле? – Мать по-прежнему не спускала с Сумаэль пронзительных глаз, а та вдруг заинтересовалась узором на полу. – Значит, должна входить и в мою.
По правде говоря,
