творилось вокруг, не упуская ни одной мелочи, запоминать и фиксировать, фиксировать, фиксировать. Вот, например, магазинчик: судя по вывеске – канцелярские принадлежности и бумага; а кто знает, что за раритеты скрываются за его скромной вывеской? В этом веке пишут если и не гусиными перьями, то уж наверняка древними чернильными ручками, которые всякий раз надо окунать в смешную чернильницу-непроливашку, аккуратно промокая каждый раз расплывающиеся фиолетовые строчки. А улицы – как же они изменились за эти сто тридцать лет! Взгляд Олега Ивановича выхватывал из общей чужой картины лишь отдельные знакомые здания. Он вроде бы узнавал очертания московских переулков – знакомых, но ставших в одночасье другими. А стоило повернуть за угол – и целый переулок улыбался гостям из двадцать первого века чередой фасадов, почти не изменившихся за эти столь безжалостные к московской архитектуре сто тридцать лет…
Путешественники, в свою очередь, вызывали на здешних улицах изрядный интерес. Извозчики, проезжая мимо, удивленно щелкали языками. Приличные прохожие исподволь бросали любопытствующие взгляды, тактично отворачиваясь, если случалось встретиться глазами с кем-то из странных чужаков. А вот уличные зеваки не считали нужным скрывать любопытства – вон из двери мелочной лавочки высунулся ражий веснушчатый детина, да так вытаращился на необычных гостей Первопрестольной, что даже картуз в пыль уронил…
Гимназия для девочек, в которой преподавал словесность дядя Николеньки, была основана в одна тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году при Доме воспитания для детей-сирот офицеров, погибших в русско-турецкой войне. Дочка Василия Петровича, кузина Николеньки миловидная Марина, с которой Ваня уже успел познакомиться, тоже училась в этом заведении. Девочка не относилась к офицерским сиротам, но место ей предоставили как дочери преподавателя. Николка не раз бывал в дядиной гимназии и даже участвовал в спектаклях, которые ставили воспитанницы. Так что мальчик уверенно кивнул швейцару, сторожившему тяжелые двери дома на Маросейке, и запросто прошел внутрь. Олег Иванович и Ваня проследовали за ним, испытывая легкую неуверенность, – кто их знает, здешние порядки? В гимназиях двадцать первого века – да что там, даже в обычных школах – давным-давно были введены магнитные пропуска; охрана нипочем не пропустила бы в здание постороннего взрослого, хотя бы и в сопровождении сына одного из педагогов.
Но здесь, похоже, нравы были попроще. Солидный, как министр двора, швейцар поклонился визитерам и отворил перед ними тяжелые дубовые двери, украшенные замысловатыми бронзовыми ручками, – и наши герои ступили под сень храма просвещения. Здание гимназии оказалось солидным, основательным и отличалось чрезвычайно запутанной планировкой. Впрочем, Николенька уверенно вел своих спутников по этому лабиринту. Навстречу то и дело попадались ученицы – девочки разных возрастов в серо-голубых платьях с белыми фартуками. Олег Иванович хмыкнул про себя – фартуки эти были ему знакомы еще по собственным школьным
