горя утрат. Нет уж, его мне хоронить не придется: ведь он явился ко мне верхом на драконе!»
«А когда-то я хотела убить его, – вспомнила она. – Но теперь заставлю жить – если смогу». И она посмотрела на Геда с вызовом, а не с жалостью.
«Так кто же из нас кого спас тогда, в Лабиринте, Гед?»
Он спал и ничего не слышал, даже не шевельнулся ни разу. Тенар чувствовала чудовищную усталость. Она вымылась остатками теплой воды и забралась в постель рядом со свернувшейся тихим теплым клубочком Терру. Тенар уснула сразу, и сон неожиданно перенес ее в непонятное, открытое всем ветрам пространство, совершенно бескрайнее и окутанное розовато-золотистой дымкой. Она летела. И звала: «Калессин!» И чей-то голос летел ей навстречу в потоках света.
Когда она проснулась, в полях и под застрехой уже вовсю щебетали птицы. Сев в постели, Тенар увидела утренний свет сквозь толстое дешевое стекло в низеньком окошке, выходившем на запад. Что-то таилось в ее душе, крохотное семя, отблеск неведомого, слишком далекого, чтобы можно было понять, что же это такое, но вся душа ее была охвачена совершенно новым чувством. Терру все еще спала. Тенар сидела с ней рядом, глядя в маленькое окошко на облака, просвеченные солнцем, и вспоминая свою дочку по прозвищу Яблочко – какой та была в детстве. Мимолетный образ тут же исчез, едва она попыталась присмотреться повнимательнее – крохотное тельце, пухлые, вздрагивающие от смеха щеки, рассыпающиеся кудряшки… А второй ее ребенок в шутку прозван был Искоркой – искру эту как бы высек Флинт Кремень. Она, мать, не знала его подлинного имени. Сын был в детстве настолько слабым и болезненным, насколько была здоровенькой Яблочко. Он родился до срока, совсем крошечным, да еще спустя два месяца чуть не умер от крупа, и первые два года ей все казалось, что она выхаживает едва живого воробышка – когда сегодня не знаешь, будет ли малыш жив завтра. Но ребенок выжил, крохотная искорка не потухла. И, подрастая, мальчик становился все более крепким и жилистым, совершенно неугомонным, даже настырным; проку от него на ферме не было никакого: у него не хватало терпения на животных, на растения, на людей; он и словами-то пользовался исключительно для удовлетворения собственных потребностей, но никогда – ради удовольствия беседы, для объяснения в любви, для обмена знаниями…
Однажды, как обычно скитаясь по лесам, к ним заглянул Огион – Яблочку тогда было тринадцать, а Искорке – одиннадцать. И Огион дал дочери Тенар ее подлинное имя, совершив обряд у истоков реки Кахеды. Она была очень красива – полуженщина-полудитя, – когда шла по зеленоватой воде. Огион назвал ее Хейохе. Он тогда прожил на Дубовой Ферме еще день или два и однажды спросил Искорку, не хочет ли тот отправиться в путешествие с ним вместе. Мальчик только головой помотал. «А чем бы ты занялся, будь твоя воля?» – спросил его Огион, и Искорка сказал Великому Магу то, чего до сих пор не решался сказать ни отцу, ни матери: «Ушел бы в море». Так что, после того как колдун, по прозвищу Бук, дал ему подлинное имя – это случилось через три года после разговора с Огионом, – сын Тенар
