вперед, Салман взял тело Зелимхана на руки – окоченевшее, негнущееся в смерти. Рот оскалила гримаса боли. Будь прокляты шурави!
По узкой тропинке он легко шагал вниз. Аккуратно обошел установленные для непрошеных гостей «растяжки», скользнул взглядом по прикрытой ветками яме. Когда-то по ее дну ползали задыхающиеся от собственного дерьма русские пленные, изнасилованные, изрезанные. Покойный Арби, узнав, что родной дом выжгли термобарическими снарядами, а от них не спрятаться, не скрыться, все вокруг мгновенно заливает огненной лавой, и его родня корчилась в ней, лопалась кожа, вскипали глаза, зажаривалось еще все чувствовавшее тело… Арби швырнул в яму пару гранат. Зря. Пленных можно было бы обменять. Но Салман ничего не сказал тогда своему бойцу.
Враг, пришедший на землю нохчей, должен не просто умирать. Пусть ему будет больно, так больно, что на губах пузырится кровавая пена, пусть взрывается свет в глазах от отрубленных ног, рук, пусть острое лезвие ножа чиркает по горлу!
Ненависть, желание причинить боль – они жили где-то глубоко в душе Салмана всегда, а вырывались наружу не сразу, постепенно, с каждым убитым бойцом, с исчезнувшими родственниками. Когда артобстрел федералов сожрал Аминату и дочь, Салмана не стало, только острая ярость текла по венам. Если заканчивались патроны со смещенным центром тяжести, он подпиливал обычные. Траектория движения пули становилась непредсказуемой, мотала кишки, мучила, никакой промедол не помогал.
Только однажды в душе закопошился ужас. После ранения Салмана переправили в Европу на лечение. Он не возражал – подписанные в Хасавюрте соглашения фактически признавали независимость Чечни, цель ожесточенных боев достигнута, российские танки и БМП покинули страну.
Вернувшись, Салман не узнал Грозного. В руинах города скопилось больше страха, чем во времена активных боевых действий. Газеты взахлеб писали о публичных порках и казнях, восторгались нападением на Дагестан Шамиля Басаева.
Это была совсем не та мирная жизнь, за которую проливал кровь Салман Ильясов. Но потом в Чечню опять пришли русские, и все вернулось на круги своя. Есть враг в прицеле, его надо уничтожить, а все остальное вторично.
Салман замедлил шаг. Навстречу отряду кто-то двигался, едва слышно осыпались камешки с крутой горной дороги. В зеленой листве мелькнула повязанная банданой голова разведчика.
– В ауле все чисто, – доложил Саид, опираясь на «калаш». – Русские далеко, в городе. Можно спускаться.
Командир довольно улыбнулся. Отлично. Зелимхана похоронят по всем правилам: будут и зикр*, и садака**, и тезет***, и кадам****.
А русские… Возле каждого селенья блокпост не поставишь. Приехали, осмотрели полуразрушенные дома, выслушали возмущенных женщин и стариков – и уехали, прекрасно понимая: как только спустится ночь, в селенье придут воины Аллаха, и будет им и горячая еда, и постиранное белье. Никогда нохчи не откажутся от своих. Может, разве что сделают вид. Чтобы выжить. Чтобы помогать дальше.
Селение, располагавшееся в объятиях гор
