и околдованных её голосом людей, казалось, уже забывших о том, что пением можно так восхищаться. В этот вечер, слушая её голос, Гурьев подумал: именно этот голос ему хочется слышать всю свою жизнь – и саму жизнь слышать в звуках этого голоса.
В этот вечер Рэйчел, не отрывая от взгляда от Гурьева, который, кажется, веселился вместе со всеми, сказала Осоргину:
– Сыновей бы ему…
– За чем же дело стало? – осторожно покосился на неё кавторанг.
– Ах, Вадим Викентьевич, будь на то моя воля… Так ведь сказал же – пока даже мечтать не смей. Одна надежда у меня – на это его «пока»…
– Это… Из-за травмы?
– Может быть, он опасается немного того, что с ним случилось в Японии. Или нет. Боюсь, это для него всего только повод для манипуляций.
– Ну, так вы же женщина, – улыбнулся Осоргин.
– И что?! – посмотрела на него Рэйчел. – А он – не просто мужчина. Если… Обмана он никогда не простит. Не тот человек. Да и… Я только сейчас вдруг поняла: я впервые вижу его среди своих, а не как обычно, – вечно собранного, вечно готового к бою… Я так волнуюсь за него, Вадим Викентьевич. Вы только посмотрите! Ведь все молодые мужчины проводят столько времени в обществе себе подобных. Мне кажется, им это просто необходимо. Не может же он постоянно опекать меня, буквально не отходить ни на шаг?! Я же ему надоем. И у него… Ведь мы все его старше. Я – совсем чуть-чуть, а вы… Николай Саулович, остальные офицеры. И по возрасту, и по званию. Не может ведь быть, чтобы он не думал об этом? Он же абсолютно никогда не отдыхает, не развлекается… Всё время дела, дела, бумаги, занятия… Он же надорвётся!
– Ну, вы, по-моему, преувеличиваете. А с вами? А с мальчиком он что же?
– Это ведь тоже не просто так. Вы же видите, что он сотворил с Тэдди…
– Не тревожьтесь, сударыня. Возраст… Ну, что – возраст. А со званием… С этим нет совершенно никаких проблем. Уж вы поверьте моему командирскому опыту, моя дорогая. У Якова Кирилловича и звание, и чин такой, что это вслух и произнести невозможно.
– Я знаю, – немного печально улыбнулась Рэйчел. – Ангел-Хранитель.
Лев Иерусалимский, подумал Осоргин. Меч Господень. Боже, спаси, сохрани и помилуй нас…
Мероув Парк. Июль 1934 г.
Осоргин находился при кают-компании неотлучно, гася возможные разговоры, могущие вызвать разброд и шатание. Когда миновали первые три недели и офицеры немного втянулись – так, что у них появились другие желания, кроме как рухнуть после тренировочного дня на кровать и забыться тяжёлым, как колосник, шестичасовым сном, молясь, чтобы «господа инструкторы» не устроили ночную тревогу, – Гурьев остался на ужин, решив: не сегодня, так завтра придётся, наконец, снизойти до некоторых пояснений.
– А скажите, Яков Кириллыч! Вы, по молодости лет, нигде, кроме Красной Армии, служить ведь не могли?
– И там Господь не умудрил-с, – Гурьев развёл руками. – На самом деле,
