Потом начинался коридор – и тут же он завершался неожиданно просторной кухней. Направо – совмещенный санузел, налево – спальня, она же гостиная.
Из обстановки имелись раскладная икеевская кушетка, старый массивный рабочий стол с принтером и здоровенным компьютером «Эппл», на заснувшем экране которого разноцветные молнии задумчиво рисовали замысловатые узоры. В дальнем углу спальной комнаты были видны гладильная доска, напольная лампа, неуклюжий тренажер-велосипед и сабельный резак для бумаги.
Окно без занавесок прикрыто опущенными снаружи жалюзи. Сквозь них в комнату проникал рассеянный солнечный свет, падавший рваными пятнами на фотоработы, рядами разложенные на полу в гостиной, в коридоре, даже на кухне. Они образовывали замысловатые линии смутного еще сюжета.
* * *
Анна-Мари хотела стать великим фотографом. Ее настроение менялось иногда очень резко. Она то безмерно страдала и говорила, что таким бездарям, как она, нечего делать в искусстве, то ее обуревала жажда свершений, и она была уверена в том, что наследие Анри Картье-Брессона, которого она боготворила, находится в ее надежных руках. Помочь ей Андреас ничем не мог – он мог только поддержать ее личным присутствием. Поэтому если она его просила об этом, то он всегда ездил с ней по скучным вернисажам и выставкам. Анна-Мари говорила, что у нас есть время и что на машине мы в любом случае доберемся вовремя. И она всякий раз оказывалась права: они всегда точно успевали к назначенному сроку.
Сначала они выходили на лестничную клетку, Анна-Мари запирала дверь, после этого Андреас спрашивал у нее, не забыла ли она бумажные платочки «Клинекс», солнечные очки или бутылку воды «Эвиан» со спортивной пробкой. Что-нибудь она наверняка забывала взять, поэтому открывала дверь, опять заходила в квартиру, а Андреас заходил следом и несколько мгновений прислушивался из прихожей к тому, как на кухне хлопали дверцами навесные шкафы. Затем Анна-Мари опять запирала квартиру, и они ехали на лифте в подземные катакомбы.
Не знакомый с подробным планом лабиринта вполне мог тут и заблудиться. И тогда ему не оставалось бы ничего иного, кроме как, закрыв глаза, прислушиваться к звукам тихо воющих стиральных машин, к пластмассовому плеску воды в невидимых трубах, к раскатистому эху от хлопнувшей автомобильной дверцы и к краткому электронному сигналу, какой обычно издает заблокированный центральный замок, ведь эти звуки, не исчезающие никогда, вечно живущие, вполне могли бы сыграть роль разметки и знаков дорожного движения.
Принадлежавший Анне-Мари хетчбэк «Рено» стоял между «Ягуаром», на котором ездил преподаватель латыни из гимназии «Кирхенфельд», и «Фольксвагеном», пребывавшем в собственности у разведенной матери с двумя детьми семи и девяти лет. На тахометре у «Рено» давно уже крутилась вторая сотня тысяч километров. Однако
