когда я проснулся, но это событие о времени ничего не скажет – тем более, что в отключке я валялся самую малость. То есть ночь для меня закончилась, а ночь – это когда спят и душевно витают над каким-то иным участком местной реальности, что ничуть не облегчает положения. Хрен не слаще редьки: еще неизвестно, где придется солонее. Горше, я хочу сказать. Когда не спишь, тогда пусть и жарко, и в пламени разных страстишек полыхаешь-не сгораешь день-деньской, но все же более или менее знаешь наперед, чего ожидать. А во сне, хоть там вокруг все то же самое, знакомое, почему-то начинается всякое «жамэ вю», то бишь «никогда не виденное». Стоишь перед той же опостылевшей выгребной ямой, словно в первый раз, словно ни разу не окунался с головкой и понятия не имеешь, как там, внутри, а впереди – целая жизнь. Вот в чем своеобразие ночных часов, в прочем же никакой разницы нет. Те из наших, кого терзают бессонницей, день ото дня не отличают. И кто сказал, что здесь у нас не хватает света? Этот пророк, несомненно, теперь свою ошибку уяснил: за его пустую болтовню, а больше – за неуемный интерес к проблеме как таковой, ему предписали переселиться в наши края и посмотреть, что к чему, если так сильно хочется. Вот такая, значит, получается ночь – светлая, горластая, трескучая от жара, она же – день.
На исходе ночи мы взялись за новичка. Новичок – понятие тоже условное. В новичках он ходит недолго: любой, к нам угодивший, немедленно проникается мыслью, что застрял в бесконечности. Неважно, сколько ты продержался; старожил ли ты, новобранец ли – вечность есть вечность, и привычные сроки ей не мерило. Она остается вечностью, даже если ее лишь пригубили, лишь смочили ею губы. Поэтому здесь как-то не принято делить личный состав на чижей, салаг, черпаков и дедов. Но все-таки, потехи ради, новичков выделяют. Они, уже вкусившие безвременья, уже простившиеся с надеждами и погруженные в родственную гниль, пока не успели разобраться в тонкостях и нюансах своего положения. Откровенно говоря, никаких нюансов нет, но именно этого они еще не заметили. Поэтому, из неизбежного эгоизма исходя, их на первых порах разыгрывают – сравнительно беззлобно, безобидно – до тех пор, пока те воспринимают происходящее как розыгрыш и не видят за шуткой беспощадного постоянства. Когда они начинают это понимать, розыгрыш, как ни в чем не бывало, продолжается. И в итоге оборачивается монотонным кошмаром, опостылевшей рутиной для самих шутников. Но и после этого ничего не меняется, и выходит так, что сомнительное удовольствие от жалкой каверзы возможно только в самый первый раз, когда перед тобой – новая фигура, свежая личность, не подозревающая, что Сизиф уже поплевал на ладони.
В конце концов бездарная шутка настолько укореняется в сознании жертвы, что плавно перемещается в сны, где обретает утраченную новизну и лишается реального аналога, а реальность тут же преподносит нечто новенькое, которое на поверку оказывается хорошо забытым старым.
В общем, мы, не мудрствуя, осторожно привязали к духовному прообразу гениталий духовный прообраз сапога.
