style="font-size:15px;"> Однако в январе его работа изменилась: бригады верхолазов начали сооружать массивную платформу первого уровня башни.
Поначалу Тома испытывал странные ощущения: как будто он мастерил стол и неожиданно передвинулся от вертикальных измерений ножек к горизонтальному простору столешницы.
– Мы как будто не башню строим, а дом, – заметил он как-то.
Да, это был дом в небе, огромный дом из металла. Платформа висела на высоте около шестидесяти метров. Под ней между «лапами» башни выросли леса: они напоминали дерево, ветви которого тянулись от мощного ствола к нижним краям платформы. Поэтому, если смотреть с платформы вниз, то взгляду открывалась все та же пустота, что и с балок опор. Однако Тома заметил, что, с тех пор как стала расти горизонтальная плоскость перекрытия, он все чаще забывал о том, что под его ногами зияет пропасть.
С технической точки зрения ему было нетрудно понять, что эта платформа связывает воедино четыре мощные колонны и одновременно служит основанием для второй части башни. И все же размах строительства поражал его воображение. Боковые галереи, с которых открывались чудесные виды на панораму Парижа, протянулись более чем на девяносто метров. На платформе хватало места для разнообразных помещений, включая большой ресторан.
И этот огромный кусок пустого пространства в раме из металлических балок был аккуратно установлен точно на место. Как и предсказывал Эйфель, задача эта была сложнейшая, и на ее выполнение ушло немало времени. Только в марте, когда инженер самолично убедился, что лежащий в основании башни четырехногий стол прочен и выровнен, он отдал приказ: «Двигайтесь вверх».
Но когда мобильные краны вновь поползли по опорам, Тома кое-что заметил.
У него складывалось впечатление, будто строительство башни запаздывает по срокам. Помощники Эйфеля порой приходили в раздражение. Тома видел, как они качают головой. Он был знаком с чертежами и знал, что массивные опоры башни должны быть оформлены изящными полукруглыми арками, проходящими по внешнему краю между землей и платформой. И тем не менее к концу апреля, хотя колонны из балок вздымались все выше в небо, нижняя часть башни оставалась незаконченной. Однако Эйфель всегда была спокоен и вежлив. Если он и тревожился о чем-то, то виду не подавал.
Только раз Тома видел, как Эйфель сердился. Это случилось в один из майских дней, в обеденный перерыв. Эйфель стоял в одиночестве у северо-западной «лапы» башни и читал газету. И вдруг Тома увидел, что инженер резко сложил газету и хлопнул ею себя по ноге. Заметив, что Тома наблюдает за ним, он подозвал молодого рабочего.
– Вы знаете, что рассердило меня, юный Гаскон? – Было очевидно, что великому строителю необходимо выговориться.
– Нет, месье.
– Им не нравится моя башня. Самые знаменитые граждане Франции ненавидят ее: Гарнье, который построил Парижскую оперу, писатель Мопассан, Дюма, чей отец написал «Трех мушкетеров». Против
