Aglais urticae.
«Привет, Аглая!», – в шутку поприветствовал я бабочку мысленно. Аглая в ответ быстро качнула крылышками. Я протянул руку. Бабочка пугливо вспорхнула. Я убрал руку. Она села, снова на сандаль.
Подождав с минуту, я неспешно поднес руку к сандалию и осторожно взялся за него. Она сидела. Я потихоньку поднял сандаль и медленно понёс к себе. Аглая не шелохнулась.
Я опустил бабочку, восседающую на обуви как царица на троне, прямо перед своим любознательным носом и стал её разглядывать. Крыльев не два, как может показаться на первый взгляд, а четыре – как и положено по законам биологии для всех чешуйчатокрылых. Внешний край крыльев зубчатый с синим окаёмом позади. Каждое крыло с одним резким выступом. Переднее крыло по форме совсем другое, чем заднее. Крылья снизу – черные и темно-серые, как грудь и брюшко. Четыре палочки-ножки, в раскорячку. На голове – два выпуклых (но малозаметных) тёмных глаза, два длинных усика, как антенны, и два рогоподобных щупика. И ещё хоботок. Хоботок тыркает по поверхности сандаля, как будто ищет что пососать. «Вот глупая! Откуда ж в обуви нектар!?», – усмехнулся я про себя. Аглая тут же свернула хоботок в колечко и втянула его в свой ротик. «Ишь ты! Всё-таки соображаешь!», – одобрительно ухмыльнулся я ей.
Осторожно кончиком пальца я коснулся крыла. Аглая не возражала. Её молчаливая покорность придала мне нахальства: я попытался дотронуться до усика. Она недовольно отклонила усик в сторону. Я сделал еще одну попытку. Аглая вновь уклонилась. Наверно, у неё усики очень чувствительные и моё прикосновение ей не приятно. Но инстинкт исследователя заставил меня преступить этические нормы: с упорством маньяка я приблизил палец и – ура! – она не отклонила усик. На кончике усика я разглядел желтое пятнышко. Ага, вот, по-видимому, самое чувствительное место. Я потянулся к нему. Но тут мне стало как-то неловко. Нет, всё-таки нельзя быть беспардонным. Я убрал руку в сторону.
В это время налетевший порыв ветра чуть не сорвал бабочку с места. Её крылья напряженно затрепетали, сильно паруся и мешая. «Глупышка! Надо сложить крылья, и тогда они не будут так парусить!», – подумал я. Аглая сложила крылья. «Ух, ты, правильно!», – восхитился я её догадливостью. Но ветер всё равно сильно беспокоил бабочку. Я прикрыл её от ветра ладонью. Аглая благодарно переползла на ладонь. И оказалась в моей руке, как в ловушке. Теперь она полностью в моей власти. Какая доверчивость!
Но доверие нельзя обмануть. Самое страшное, что может сделать на земле человек, это обмануть чье-то доверие, пускай даже это доверие какого-то чешуйчатокрылого насекомого. Я подбросил Аглаю вверх. Она полетела, сделала круг и вернулась на мою ладонь. Я приблизил бабочку к своему лицу, открыл пасть (Аглая ведь увидела не рот, а пасть, со страшными зубами!) и просто ради забавы (вот кретин!) дыхнул (вчерашним водочным перегаром!) на неё. Аглая обиженно улетела. Мне стало стыдно за собственную дурь. Но делать не́чего: что случилось, то случилось. Я встал с песка и пошёл поплавать.
Когда вернулся,
