Но ни разу он не произнес даже имени леди Илуэвы и близко не подошел к дверям Большого Холла.
Вечера мы проводили за выпивкой в моей хижине. Бывало, он сидел на куче соломы с кубком в руке, весь взъерошенный, как орел, и, быстро вращая желтыми глазами, налетал с вопросами то на одного, то на другого. Ход его мыслей был так стремителен, что мы не сразу за ним поспевали: он часто говорил загадками и притчами, а порой раздражался, как сам король Вильям, и тыкал нам в ребра ножнами меча, проклиная нашу непонятливость.
«Эх, что за нелепые времена! – говаривал он. – Не вовремя я родился. Живи я пятьсот лет назад, я бы сплотил Англию так, что ни датчане, ни саксонцы, ни нормандцы не завоевали бы ее. Живи я пятьсот лет спустя, я стал бы таким советником королей, каких еще не было и не будет в мире. Все это вот здесь! – постукивал он по своей большой лохматой голове. – Да кому это нужно в наши смутные времена!.. А ведь Хью куда больше мужчина, чем ты, Ричард!» – голос его был хрипл и отрывист, словно карканье вороны.
«Это правда, – согласился я. – Если бы не Хью, его заботы, труды и терпенье, я бы не сохранил поместья».
«Как и своей жизни, – добавил Де Акила. – Хью спас ее не один раз, а тысячу раз. Ну-ка, спроси его, Ричард, почему он до сих пор спит не дома, а вместе с твоими нормандскими воинами?»
«Чтобы быть поближе ко мне», – ответил я простодушно, потому что именно так и думал.
«Глупец! – усмехнулся Де Акила. – Саксонцы подговаривают его подняться на чужаков и вымести отсюда всех нормандцев до единого. Неважно, откуда я знаю. Знаю, и все. И вот Хью добровольно сделал себя заложником ради твоей безопасности – зная, что если что-нибудь с тобою случится, твои нормандцы прикончат его без всякой жалости. И саксонцы это знают. Что, Хью, разве не так?»
«Отчасти, – краснея, отвечал Хью. – По крайней мере, так было полгода назад. Теперь же, по-моему, мои саксонцы не питают зла к Ричарду. Но я рассудил, что пока – на всякий случай…»
«Вот так! – перебил его Де Акила. – И этот человек не имеет даже меча! – Он указал на пояс Хью, который – помните, я говорил? – не носил меча с того самого дня, когда он вылетел из его руки в битве при Сантлейке. Он был вооружен лишь коротким кинжалом и луком. – Ни рыцарского меча, ни земли нет у тебя, Хью, а ведь тебя называют родичем графа Гудвина. Поместье, которое было твоим, перешло навеки к этому юнцу и его потомкам. Что тебе остается? Прислуживать на задних лапах, чтобы тебя не выгнали вон, как собаку».
Хью промолчал, но я слышал, как скрипнули его плотно стиснутые зубы, и я попросил Де Акилу, своего господина и сюзерена, заткнуть рот, пока я не вбил ему его слова обратно в глотку. Де Акила расхохотался и смеялся так долго, что слезы потекли по его лицу.
«Я предупреждал короля, – сказал он, отсмеявшись, – как опасно раздавать Англию нам, нормандским смутьянам. Взять хотя бы тебя, Ричард. Двух дней не прошло, как ты вступил во владение поместьем, и вот уже ты поднимаешь бунт против своего господина. Ну, что нам с ним делать, сэр Хью?»
