холодно. Она вспоминала ночи Карнаве, где темнота лишь обещает отдых от дневного зноя, и аромат дивных цветов пропитывает воздух сильнее французских духов. Она куталась в соболий мех и едва могла согреться.
Собравшиеся в ее доме гости в благоговейном внимании глядели в бронзовый треножник, на котором, пожирая священную плоть сандала, плясал очищающий и открывающий тайный смысл ее прозрений огонь. Лаис смотрела внутрь, в самое сердце пламени. То ли языки огня, то ли пряный аромат благовоний, курившихся вокруг, пробуждали в ней с детства знакомое чувство. Видимый мир переставал существовать, обращаясь в бесчисленное сонмище неясных образов, невероятных существ, в кружение, вечное кружение огненных саламандр. Но стоило ей устремить внутренний взор к сути заданного вопроса, и точно луч пронзал всю эту невнятную сумятицу, на считанные мгновения даруя ей видения ясные, почти осязаемые.
В этот миг она начинала говорить быстро, захлебываясь, словно пытаясь обогнать ускользающие секунды. Говорить на языке ее родины, священном языке храма Эстер Прародительницы, который здесь именовался древнеарамейским. Когда б не стоящий возле нее толкователь, вряд ли кто из собравшихся в доме смог бы понять смысл ее слов. Прозвучавший только что вопрос касался будущего России.
– Народившийся умрет, и множество смертей прославит смерть его. И другой придет ему на смену, чтобы пройти тем же путем. Путь третьего лежит по рекам крови, и реки те порождают океан. Но есть тропа…
– Война продлится еще два года, – чеканно произносил Михаил Чарновский, стоявший рядом с Лаис и крепко державший ее руку. – Но следующий за ними третий год России грозит бедой, куда большей, нежели эта война. Однако все же есть тропа…
Лаис вдруг показалось, что черная непроглядная волна накатывает на нее, сбивая с ног и подавляя разум. Она вскрикнула, покрепче хватаясь за руку Чарновского. Нечто подобное она испытывала, когда по дороге из Каира корабль, на котором она плыла, был застигнут бурей. Но здесь, сейчас?!
Дверь зала распахнулась от удара ногой. В дверном проеме, подбоченясь, стоял высокий мужик с черной окладистой бородой. Темная поддевка его, такие же брюки, заправленные в начищенные блестящие сапоги, резко контрастировали с общим убранством и нарядами собравшихся. Однако пришедшему до этих мелочей, казалось, не было никакого дела.
– А ну-ка, вон пошли! – Чернобородый стряхнул с себя прислугу, силившуюся его остановить. – Так, стало быть, это ты, стерва заморская, меня черным вороном кличешь? Так я тебе, курица, самой перья повыдергиваю!
Чарновский отпустил руку отшатнувшейся в ужасе девушки и одним спокойным движением расстегнул клапан висевшей на поясе кобуры.
– Ой-ой-ой! Не пугай – пуганые! – насмешливо бросил Старец, опасливо сверля буравчиками темных, глубоко посаженных глаз появившийся в руке конногвардейца наган. – Да что ты можешь сделать мне, офицеришка?
Не говоря ни слова, ротмистр вскинул руку, попутно взводя курок. Распутин смачно плюнул на пол и, повернувшись на каблуках, поспешил
