или Любовь Львовна, принадлежала к тому типу женщин, которых мужики не без удовольствия называют «гарна украинська баба», вкладывая в это определение всю мужскую нежность и любовь. Этакое воплощение некрасовской мысли: «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».
– Ой, Любка, да брось, – он сделал псевдо реверанс, словно мушкетер из фильма Юнгвальд-Хилькевича, сняв шоферскую кепку вместо шляпы.
Она поманила его пальцем к себе и, понизив голос, сказала:
– Петь, вчера была у Нинки. Зашла за мясорубкой, она же, такая поганка, всё время мне её вернуть забывает.
Он понимающе кивнул.
– Так гляжу, сидит она в этом, – Любка сморщила лоб, вспоминая, чем же таким было «это».
– В Интернете, – вставил Петя.
– Ну да, в нём самом, в Интернете, – тут Любку переключило, – а ты откуда знаешь?
Петя откусил пирожок.
– Так Нинка уже всю неделю жужжит, что провела Интернет, – и тебе тоже, думаю, пора бы. Цивилизация все-таки, современные технологии.
Любка фыркнула, скорчив недовольную гримасу.
– Мне и так неплохо живется, без ваших там всяких технологий.
– Любка, не отвлекайся.
– Так вот, – вернулась она к повествованию, – сидит, значит, в Интернете, что-то там ищет. Ну, ты же знаешь Нинку.
Петя улыбнулся, откусывая второй пирожок.
– Она вечно что-то ищет, что с Интернетом, что без него. Как сорока на барахолке. В общем, сидит на этом, – Любка опять напряглась, вспоминая, что же было очередное «это», но быстро плюнула и продолжила, – не важно. В общем, сидит она и фамилию свою проверяет на предмет графства там всякого и баронства.
Петя брызнул со смеху.
– Любка! Ой, Любка!
– Что? – моментально состроив на лице обиженную мину, буркнула она в ответ.
– Голубых кровей, – через смех поправил Петька.
– Каких ещё голубых? – Любка теряла нить заведённого ею же самой разговора.
Петька хихикнул:
– Продолжай, Любась. Я тебе потом растолкую, – и ущипнул её за пышный зад.
Любка наигранно взбрыкнула, гневно для правдоподобности стрельнув глазами на Петю, и демонстративно отстранилась.
«Милашка», – призналось самому себе Любкино женское самолюбие.
– Ты меня будешь слушать или нет? – спросила Любка, на что Петька, жуя пирожок, промычал «Угу». – Ну, я Нинке и говорю, мол, что ты, калоша старая, там смотришь? А она такая важная сидит и говорит мне, ты, мол, Любка, остроты-то попридержи для других. Мы дворянских кровей и слушать ваши деревенские ругани не намерены. Я как услышала, так чуть не грохнулась от удивления со стула на пол и говорю ей: «Ты что там мелешь, баба полоумная!? Какая ты дворянка?! На себя в зеркало посмотри, дворянка! Раскулаченная ты в 19 году барыжница, и то с натягом».
Любка, приходя в себя от нахлынувших ярких воспоминаний разговора
