откуда он родом. Ежели из Царства, то его образованность неудивительна. В Варшаве есть типография Фишера.
– Насколько мне известно, наш Фишер откуда-то из южных губерний. И вообще, по-моему, вырос в деревне. Во всяком случае, коров он не боится – а они тут, бывает, идут стадами, Луиза Фёдоровна вчера практически вскочила на изгородь.
За дверью что-то хрюкнуло и генеральша на секунду осеклась. «Интересные отношения», – подумал Маркевич, а вслух сказал:
– Ну а господин велосипедный фабрикант?
– Я думаю, он убийца.
Маркевич приподнял брови.
– Ну или клятвопреступник по крайней мере. В жизни не видела более застёгнутого человека.
– Ну, это, знаете ли, ещё не довод.
– О, у меня чутье на такие вещи, – сказала генеральша. – У него усы, как у того поляка.
– Какого поляка?
– Который травил своих жён рвотным и притворялся англичанином.
– А, Клосовский.
– Вот именно. Между прочим, он, кажется, вдовец. И кроме того, очень много ест. Луиза Фёдоровна утверждает, что после ужина он заходит в буфетную и мадам Марин там ему накрывает ещё отдельно.
– Во всяком случае, на человека, нуждающегося в укреплении нервной системы, господин Шубин не похож.
– Луиза Фёдоровна полагает, что у него нервная диспепсия желудка. Боюсь, от сверхштатных ужинов мадам Марин она только усилится.
Она взяла со столика тонкий мундштук белой кости и несколько раз провела им под собственным носом. Украдкой бросила взгляд на дверь, вздохнула, положила мундштук на место и, поняв по лицу Маркевича, что от гостя не укрылось подлинное значение этой манипуляции, неожиданно улыбнулась, второй раз после начала разговора. Маркевич ответил улыбкой же:
– В нашей колоде осталась одна карта, и это туз.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду Корвина, ваше сиятельство.
– Ах это, – улыбка сошла с её лица и она слегка передёрнула плечами. – Я его ни разу не видела. Собственно, и не имею ни малейшего желания увидеть.
Маркевич ей явно не поверил и она опять всё поняла.
– Да, вот представьте себе. Мой первый муж учился с ним в корпусе, и я не припомню, чтобы о нём когда-то говорилось.
– А остальные? Тоже безразличны к великому затворнику?
– О, это другое дело. Они-то только о нём и разговаривают. Этот ваш Корвин не кажет носа из-за двери своего домика никак не менее чем недели три, и Лавровы страшно расстроены, что они уедут, так и не взглянув на своего кумира даже одним глазом. Мы даже поспорили немножко. По мне, так он просто возомнивший о себе лихоимец. Не спорю, все эти анархисты, аболиционисты, les communards и прочие гайдуки – это очень интересно. Если читать об этом в «Ниве». Но иметь такого гайдука в тридцати саженях от собственной спальни – благодарю покорно. Впрочем, доктор уверяет, что
