не знал, как долго это продолжалось. Час, два, месяц… Время перестало играть свою роль, замерев на кончике иглы, по-змеиному проткнувшей его артерию. Он не знал, когда они ушли, бросив его, все еще живого, среди деревянных обломков, не знал, почему тот вампир не убил его.
Он лежал с широко открытыми глазами как сломанная кукла, в его расширенных зрачках отражалась запертая на засов входная дверь. И был уверен, что мертв. Возможно, так отчасти и было. Ритм его сердца снизился до одного удара в три минуты, а пульс стал таким поверхностным, что определить его было практически невозможно. Кровь загустела настолько, что ее остатки текли по венам густым абрикосовым вареньем, а по телу медленно, но верно разливался приятный холод. Где-то в голове взрывались фейерверки странных и непонятных картин, видений и кошмаров, мелькая красочным калейдоскопом.
Уолтер знал, что это означало. Еще старый Билл Ходжес, прошедший войну с двуликими, рассказывал:
– Новообращенные, они как младенцы беспомощные. Упыри могут плодить себе подобных, только вот не все люди на это согласны. Многие дохнут как мухи, а те, что не сдохли, еще сутки не способны ни на что. Хоть голыми руками их дави… Мы и давили, как картофельных жуков! Ха!
В годы войны вампиры стремились обратить как можно больше людей, чтобы регулярно пополнять свои ряды. Поэтому люди, в свою очередь, создавали целые отряды по истреблению «свежих коконов». Для обращенных, сумевших справиться с ядом в собственной крови, смерть могла принести даже обычная оса на своем жале. Убить их не составляло труда и считалось большим успехом обнаружить логово с такими новобранцами.
– Они что только вне утробы матери, – говаривал Билл, раскуривая старую трубку. – Но глазища-то, глазища! Что твои ледники в горах, синие, холодные, мертвые… Ничего в них нет, понимаешь? Совсем. Одна пустота и холод. Вроде с виду и человек, но внутри все по-другому уже…
И Даллас понимал, что смерть казалась ему несправедливо страшной. Настоящий ужас ждал впереди. Когда вампирская кровь сотрет в нем все воспоминания о боли, любви, все, что делает человека тем, кто он есть.
Уолтер пролежал так пять часов, дрейфуя между явью и забытьем, прежде чем забрезжил рассвет. Неуверенные лучи восходящего солнца стали пробиваться из-под запертой двери, чувствительно прожигая сетчатку глаза. Вместе с ними пришли и новые звуки, буквально оглушившие Уолтера своей нереальной какофонией. Он слышал, как капля росы стекает по шершавому листу, как вьется над головой пыль, медленно кружа и оседая на всех поверхностях в доме. Запахи сводили его контуженный мозг с ума, миллионы разных запахов, раньше казавшихся ему такими восхитительными. Он ощущал даже запах спекшейся крови наверху…
Чего было никогда не отнять у Уолтера, так это его упрямой настойчивости. Юноша осознавал, что с ним происходит, но все, что мог сделать – это смотреть, не моргая, на режущий его глаза свет, становившийся с каждой минутой все
