с дороги в оливковую рощу и спустился с холма к морю, стараясь держаться прямо на север, но все же заблудился и вышел не к рыночной площади, а прямо на кладбище.
На дорогу у него ушло не больше часа – новая тропа оказалась вдвое короче, чем утренняя, – так что, входя в деревню, он предвкушал, как, вернувшись за Паолой, проведет ее разведанным путем и как она удивится и поднимет к нему свое смуглое лицо с широко расставленными серыми глазами.
– Надо же, – скажет она, – каким коротким мне показался обратный путь.
Садовник
«Бриатико» прекрасен, но в нем не с кем поговорить. Обслугу по большей части набирают в окрестных деревнях, народец молчаливый, коренастый и себе на уме. Другое дело Петра, процедурная сестра, эта готова слушать меня когда и где угодно, правда, здесь ее гоняют в хвост и в гриву, потому что новенькая. Вчера я рассказывал ей сказку про Осу Беспокойства, и на том месте, где бездомная оса залетела в рот любопытной соседке, она улыбнулась.
Маленькая Петра так редко улыбается, будто рот у нее запекся сургучом. Мне нравится ее лицо, слишком светлое для южанки, у большинства местных женщин кожа цвета сигарного листа. Еще мне нравится ее нездешний говор – апулийский? – завидую этим протяжным гласным и согласным, вибрирующим, будто папиросная бумага на гребенке. В отеле есть еще библиотекарша Вирга, но с ней нам разговаривать не о чем, это я знаю с тех пор, как мы ездили на утренник в детский санаторий. За щекой у нее катается холодный кислый пузырек недосказанности. А может, я просто недолюбливаю женщин, которые выше меня ростом.
В последний день февраля мы забили гостиничную машину подарками и сластями, забрали скучающего тренера с корта и отправились на север, в Венцано. Нас поселили на первом этаже, вместе с детьми, и всю ночь я слушал, как за стеной плакал ребенок. Утром мы с Виргой читали по очереди часа полтора, библиотекарша привезла Андерсена, а я взял свои «Истории города Ноли». Дети шуршали конфетами и с надеждой поглядывали на тренера, мирно дремавшего в углу, прислонившись к шведской стенке. Утром я встал в половине восьмого, чтобы прогуляться по парку, и застал его вылезающим из окна коттеджа, где жили врачи. Он приветствовал меня улыбкой шаловливого путто и пошел к своей комнате босиком, неся белые холщовые туфли в руке.
Выспавшись под наше монотонное чтение, Зеппо принес из машины огромный красный мяч и оказался так хорош и ловок с детьми, что про нас с библиотекаршей тотчас забыли. Мы пошли на санаторную кухню попросить по чашке кофе, и, усевшись напротив Вирги, я понял, что впервые смотрю ей прямо в лицо. Лицо было слишком белым, как у всех рыжих девчонок, веснушки проступали на скулах и на покатом лбу. Что я вообще о ней знаю? Что у нее едва заметный шрам на шее и невидимая хлесткая пружина внутри, такие пружины бывают у всех бывших цирковых, даже у стариков и толстяков. Пружину я чувствую, когда стою близко к ней, а шрам заметил сегодня в первый раз. Вирга – хорошее имя для старой девы. Или для начинающей ведьмы.
– Эти сказки… вы их сами написали? – спросила
