по которым улетает душа. Только собака на улице завыла и даже бывшая в спальне Анна ничего не заметила, орудуя утюгом на гладильной доске. Спохватилась, когда на левой, здоровой ноге Сударева, между пальцев вдруг открылась старая рана, полученная еще в отрочестве. Аспирантка кроме всего была военной медсестрой – все филологи проходили курс и получали звание сержанта, не боялась крови, но тут ее аж передернуло от страха: фонтанчик бил вертикально вверх с каким-то неестественным напором. Зажать ранку и перемотать углом простыни не получилось, только вся испачкалась и убежала на кухню за бинтом, йодом и жгутом, который в доме где-то был.
Когда же вернулась, кровь остановилась сама. Но Анна все равно перевязала ногу, затем как-то легко, считая Сударев спящим, перекатила его с боку на бок, благо, что кровать была широкой, чаще называемой «сексодромом». Она перестелила простыню, замыла матрац и пол, причем, делала все это не осторожно, хотела, чтобы проснулся: спать на вечерней заре, голова заболит. Профессор обычно дышал едва слышно, что говорило о здоровом сердце, а тут она вообще не прислушивалась, но запомнила, был теплый и сонно расслабленный. Они жили вместе уже полтора года, приноровились друг к другу, как привыкают супруги, взаимно изучив привычки. Анна снова взялась за утюг, ибо ее ждал ворох постиранного белья. От однообразной работы мысли тупились, и полтора часа она утюжила в голове одну и ту же: почему кровь потекла из левой ноги, когда у профессора ранена правая и на ступне когда-то отняты все пальцы?
Трижды она осматривала забинтованную ногу и ответа не находила. Поэтому залезла рукой под одеяло и тщательно прощупала постель на предмет стекла, случайно попавшей туда, бритвы или чего-то острого. Ничего такого не было!
А Сударев сначала испытал некий сиюминутный провал, будто проскочил сквозь темную комнату, причем, торопливо и с затаенным испугом, как в детстве, затем стал видеть сон – так ему показалось вначале. Будто он еще маленький, шестилетний, снова едет в кузове открытого грузовика по осенней дороге, хлещет холодный дождь и будто его опять возвращают в детский дом. А через плечо у него ноша, связанная веревочкой – промокшая перьевая подушка, подаренная сестрицей Лидой, и узелок, куда бывшие родители сложили его вещи.
Как и в прошлый раз, грузовик остановился перед железными воротами – приют помещался в бывшем женском монастыре, за высокой каменной стеной. И Сударев догадался, что каждая вечная жизнь состоит из многих замкнутых циклов, поэтому бессмертие вполне возможно. Однако следующий этап мог быть совершенно иным, в другом теле, с непохожими мозгами, устремлениями и характером. Он мог вернуться на этот свет вообще другим, неузнаваемым человеком!
Поэтому уходя, он сожалел лишь об одном – не успел написать роман о любви! Столько лет готовился, исследовал свои и чужие чувства, сотни раз выстраивал в воображении картины, завязывал сюжетные линии, сооружал грандиозные треугольники. Отлично зная теорию и литературные традиции, продумывал деталировку героев, событий, неожиданных поворотов, дабы обеспечить захват внимания, и ничего не успел перенести на бумагу! Даже планов, черновиков, записок, зарисовок не оставил – все держал в уме, полагаясь на свое воображение и память. А вдруг на новом этапе жизни писать его не захочется? Вдруг и в голову не придет сесть и сочинить роман? И все наработки, все уже придуманные чувственные коллизии даже не вспомнятся!
Но теперь поздно сожалеть, вот уже впереди нарисовались ворота!
И пусть эти ворота в старый монастырь, где когда-то был приют, но все равно символ перехода! Сейчас калитка откроется, его впустят и все начнется сначала, все пойдет по кругу, а прошлую жизнь он забудет, как только перешагнет порог детдома. Точнее, не совсем забудет – спрячет ее в дальний угол памяти вместе с ненаписанным романом, как спрятал первое усыновление. И станет верстать свое иное существование, с чистого листа. А от старого в новое перейдут вещи материальные, например, перьевая подушка, на которой будет сниться сон о прошлом. Еще возможно, воспоминания двух – трех близких, которые будут рассказывать о его прошедшей жизни.
Стоя перед воротами, Сударев все еще искал, за что бы зацепиться и вынуть из происходящего хоть какую-нибудь истину. То, чего не знал и знать не мог на этом свете. Должно же хоть что-нибудь открыться! Даже обидно становится, ни одной согревающей разум, мысли не приходит. Да и те, что крутятся в голове, кажутся отстраненными, попутными, что ли и не тянут на откровение. Он помнил, что детдом из монастыря давно выселили, отдали церкви, и теперь за воротами живут монахини и послушницы. Да еще где-то во флигеле, за стеной, обитает женоненавистник Аркаша, однокашник по приюту, маститый писатель и лауреат Госпремии.
Он приоткрыл тяжелую стальную калитку и осторожно заглянул сквозь узкую щель. И увидел, что детдома за воротами и в самом деле нет, но и монастыря нет! Открылось совсем другое пространство, и картина была памятная и трепетная: в учительском домике, возле печного зева на клетчатом пледе спала обнаженная молодая женщина! Ее разбросанные каштановые волосы лежали валом вокруг маленькой головки, покрывали плечи и далее растекались
