ты ж совсем недавно ездила. И охота тратиться – туда и обратно, дорога какая!
Мастер поворчал, но согласился:
– Поезжай.
Вечером Шурочка зашла к бывалому соседу Туковскому Виктору Викторовичу, который когда-то сам был зэком. Он жил двумя этажами ниже. Шурочка зашла просто так, от слабости, а получилось вдруг хорошо, хотя ничего хорошего в конце такого тоскливого дня она уже не ожидала. Седой Туковский и его жена, тоже седенькая, приняли Шурочку тепло и дружески, в них оказалась определенная интеллигентность. Они напоили чаем с печеньем, и она просидела у них весь вечер, то плача, то с жаром рассказывая о Толике. За долгое время она впервые выговорилась.
Она упирала на свое предчувствие: сердце ее никогда не обманывало, она точно знает, что Толику сейчас плохо, и потому хочет поехать. Она уже собралась.
– Выпейте еще чашечку чая, милая Шура, – ласково ухаживала за ней жена Туковского.
Туковский же, выслушав ее до конца, сделался мрачен:
– Не так важно, что он опять с кем-то сцепился, а важно – с кем именно.
– Да, да, – поддакивала Шурочка.
– Важно, чтобы он не напоролся.
Туковский пояснил: даже, мол, удивительно, что с таким своеобразным характером он до сих пор умудрился остаться живым и невредимым там, среди всякого рода блатных, сявок и паханов. Там ведь не так, как на воле. Там проще. И как только он на настоящего напорется – конец. Ему раньше просто везло. Эти Большаков и Рафик, про которых она рассказывала, это шушера – это, мол, обычные дурачки, нестрашные и куражливые. Туковский закурил.
Когда жена на минуту вышла, чтобы заварить новый чайник, Туковский тихо и как дочери сказал:
– Несчастливая ты, Шурочка. Боюсь, не вернется он живым.
Он сказал как в воду глядел. Он еще спросил:
– Сколько ему быть там осталось?
– Четыре месяца и десять дней.
Он даже присвистнул – ого, мол.
Дочери Шурочка сказала: еду, мол, к отцу, что передать? – и дочь, как и в прошлый отъезд, покраснела и промолчала. Она вытянулась за этот год и стала неуклюжей. Она уже все понимала. Покрасневшая, она быстро ушла в свою комнату: уже и второй год шел, а она все стеснялась отца-зэка.
Оформить отъезд Шурочке удалось быстро, но, поскольку отпуск был у нее израсходован, ее отпустили на десять дней за свой счет. Восемь дней в пути – это туда и обратно. И два дня там.
Туковский не ошибся: Шурочка в эти два дня видела своего Толика в последний раз.
Этот глухой городишко лучше было назвать поселком. Впрочем, барак был как барак, обычный, разгороженный на небольшие комнаты, а за перегородкой, как и в прошлый Шурочкин приезд, кто-то шумел и, нет-нет, бранился. Точь-в-точь и кровати стояли, и даже серое одеяло с двумя поперечными полосками было будто снятое под копирку с тех одеял, – так что удивить могло только
