Снова поддёрнул полупустую сумку и, чуть ссутулившись, не спеша зашагал по автостраде на север. За ним по залитой голубым светом дороге бежала длинная тень.
«Малышка, Обинья! Радость моя, иди! Иди! Поднимайся, девочка, и ничего не бойся!» – звал голос бабушки. Поднимаясь по старой лестнице на чердак, Оба[8] слышала хлопанье больших крыльев – ближе, ближе… Птичьи крики отдавались в ушах, пробиваясь сквозь тревожный барабанный бой. Невидимые птицы носились над самой головой, сквозняк шевелил волосы Оба, но она упрямо продолжала подниматься по скрипучим ступенькам – вверх, вверх…
Это была знакомая лестница дома Оба в Бротасе[9]. Дом был старый, колониальных времён, каких ещё оставалось немало в Баии. Он был полон переходов, лестниц, узких окон, сломанных ступеней и отсыревших пятен лишайника на стенах. Что-то тихо, упорно царапалось в слуховое окно. Мягкие крылья скользили по пыльному стеклу. От страха отнимались ноги, но голос бабушки звал, и Оба продолжала путь.
В дальнем углу чердака стоял шкаф. Зимние дожди, просачиваясь сквозь битую черепицу на крыше, каждый сезон заливали его водой. Шкаф рассохся, покосился, осел. В нём нашли пристанище пауки, гекконы, богомолы, сороконожки и куча ползучих тварей, имён которых Оба даже не знала. И понятия не имела, почему сейчас ей так отчаянно нужно открыть этот старый шкаф. Луна ударила в лицо, как автоматная очередь, когда Оба потянула на себя полуоторванную дверцу. Та открылась с пронзительным скрипом – и целая стая больших цапель с пронзительными воплями вылетела из шкафа, сбив молодую женщину с ног. Закричав, Оба кинулась прочь, упала, покатилась вниз по лестнице…
…и села в постели с бешено колотящимся сердцем. Никаких птиц, никакого шкафа не было. В окно смотрела жёлтая, как разрезанное манго, луна баиянской ночи. Она уже бледнела, и крыши Города Всех Святых тускло блестели в меркнущем свете. Близилось утро, и Оба, отдышавшись, решила, что снова ложиться и пытаться уснуть – пустая затея.
Одевшись, она спустилась в кухню ресторана. Поразмыслив, решила наделать акараже: приготовление еды всегда успокаивало Оба и помогало собраться с мыслями. Зашумела вода в раковине, огромная кастрюля бухнулась на плиту, с шуршанием посыпались в таз креветки, остро запахло водорослями – и от привычных запахов Оба сразу же стало легче. На спинке стула висела синяя футболка Огуна: он чинил в ней бойлер перед своим отъездом в Рио. Футболка была грязной и разорванной под мышкой, но Огун надевал её только вчера, и ткань ещё хранила его запах. Оба натянула огромную футболку на себя прямо поверх платья. Подумала, что ведёт себя как героиня дешёвого сериала, улыбнулась и достала банку с кофейными зёрнами.
Когда первые лучи коснулись подоконника, Оба уже выпила первую чашку кофе и священнодействовала над раскалённой плитой. В огромной сковороде пеклись тапиоковые блинчики, в серебристой ёмкости дожидалось перетёртое фасолевое тесто. Коралловая, присыпанная ароматным песком специй груда пожаренных креветок высилась в керамической миске. Испечённые на скорую руку сладкие пирожки с жойябадой[10] остывали на огромном противне.
Оба – ориша «неспокойной воды», олицетворение мужского начала в женщинах, женской физической силы. Одна из жён Шанго.
Бротас – район в Баии (Сан-Салвадор-да-Баия), один из самых криминальных в городе.
Жойябада – джем из гуявы.
