холод почему-то постоянно наводил на мысли о температуре как таковой; чтобы отогреть замерзшие на полевых работах руки, ученые довольно основательно нагревали домик-столовую, от чего в помещении возникала парная духота, что вызывало у Фрэнка ощущение бесконтрольного скольжения вниз по ледяному склону. В полном отрыве от источников помощи рецидив обернулся бы по меньшей мере большим неудобством, а по большей – катастрофой. Коллеги упоминали, что эвакуация вертолетом – большая редкость и дорого стоит. Поэтому Фрэнк избегал тепла. И все-таки порой ничего не оставалось, кроме как скрыть приступ и надеяться, что он не повторится. Временами Фрэнк вращал глазами, словно наблюдал за партией в пинг-понг.
На стоянке имелась сауна. Сам он, естественно, никогда в нее не заглядывал, но однажды ночью, возвращаясь к своей палатке под яркими лучами солнца, Фрэнк поравнялся с домиком-сауной именно в тот момент, когда из нее выскочила ватага полуголых ученых в купальных костюмах, визжащих от удовольствия и резкой смены температур. Тела, окутанные облаком пара, напоминали розовые хлопушки, готовые вот-вот взорваться. Безобидная сцена и крики восторга, так похожие на крики боли, немедленно нажали на «спуск». Сердце Фрэнка застучало так часто и с такой силой, что все поплыло перед глазами, колени внезапно подогнулись, и он рухнул лицом в снег. Вид розовых тел-хлопушек заставил сердце сорваться в галоп, и вот уже Фрэнк лежит на жестком ледяном насте. Упал в обморок у всех на виду. Купальщики, разумеется, бросились на помощь, один из них измерил пульс и встревоженно воскликнул: «Боже мой, да у него тахикардия!» Говорят, пульс бился с частотой 240 ударов в минуту. Двумя часами позже уже шумел винтами присланный за Фрэнком медицинский вертолет. После эвакуации в Мак-Мердо, когда начальство Государственного научного фонда получило полную информацию о недуге и причинах, которые его вызвали, Фрэнка обвинили в фальсификации анкетных данных и отправили домой.
19
Мы проторчали в море что-то около восьми лет. Расплатиться с нами обещали, когда мы где-нибудь пристанем, но все понимали, что этого никогда не случится. Нам не заплатят, мы не пристанем. Мы рабы. Когда отказываемся работать, нас запирают в каюте и не кормят. И мы снова выходим на работу.
Кормежка – отбросы, рыбьи головы и кишки из улова, хочешь – ешь, хочешь – подыхай. Мы ели. И работали – как не работать? Закидывали ярусные канаты, вертели катушки, стараясь, чтобы не отхватило пальцы или всю руку. Это не всегда получалось. В южной Атлантике часто штормит, в центре Атлантического океана еще хуже. Несчастные случаи происходили постоянно. Иногда парни просто перекидывались за борт. Один даже помахал на прощанье, прежде чем его накрыло волной. Все понимали, почему они так делают. Смерть, возможно, самый лучший выход, но она требует смелости. Пока ты жив, можно помечтать о каком-нибудь неожиданном событии, которое все изменит.
И однажды оно произошло. На горизонте появился корабль – в этом как раз не было ничего
