обнаружил, что все мои пальцы измазаны в чернила, а сквозь фуражку проступали темные пятна.
Лошадь все так же, помахивая хвостом, продолжала нашептывать свои секреты кому-то в траве. Далеко гукала кукушка. Стоял конец июня, самый разгар лета, когда у кукушек кончается брачное время, и она перестает считать чужие года. Это была, вероятно, холостая кукушка, которая в последней надежде призывала к себе жениха. Я спросил у нее – сколько мне осталось нить на этом свете, но она почему-то сразу замолчала. Это нисколько не привело меня в уныние, я опрокинулся на спину в густую прохладную траву, и уставился глазами в клочкастую синеву неба. Где-то там, над верхушками деревьев, все гудел и гудел самолет. Самого его не было видно, но, судя по звуку, он где-то пролетал рядом.
У нас в Бондарях, пустующее за больницей широкое поле, использовалось с давних пор под аэродром, куда в обязательном порядке прилетал почтовый маленький фанерный самолетик с перкалевыми крыльями и с открытой, как мотоциклетная люлька, кабиной. Пилотами были молодые девчата, только что окончившие аэроклуб. Мы, едва услышав стрекочущий звук, сбегались туда, на летное поле, чтобы воочию посмотреть на это чудо и, опасливо оглядываясь, трогать его лонжероны.
Летчицы к нам относились благодушно – мы, мальчишки встречали их цветами» и это, окрыленным созданиям, вероятно, нравилось: ранней весной – желтые одуванчики, летом – ромашки, васильки, или, даже, хоть и колючий, но нарядный татарник, осенью – яркие кленовые листья, чудом уцелевшего больничного клёна. Летчицы приветливо трепали нас за щеки, гладили по голове, то есть, всячески проявляя извечный женский инстинкт материнства.
Одна такая летчица, часто прилетавшая к нам в Бондари, особенно выделяла меня из толпы таких же чумазых и оборванных мальчишек. Сажала к себе в кабину, держала на коленях, позволяла браться за ручку управления с ребристым черным резиновым наконечником. Когда рычаг наклоняешь вправо или влево, хвост самолета тоже, скрипя тонкими тросиками, протянутыми с внешней стороны фюзеляжа, поворачивался из стороны в сторону, как флюгер.
Однажды, проходя из школы мимо аэродрома, я увидел стоящий вдалеке самолет, и завернул к нему. Не знаю, по какой причине, но та летчица, что была со мной всегда ласкова, пыталась приподнять хвост самолета, чтобы развернуть машину на ветер или еще по какой-то надобности. Я тут же с готовностью кинулся ей помогать. Вдвоем мы быстро развернули самолет. Девушка сняла с себя черный кожаный шлем с заклепками и толстыми тяжелыми очками. Из-под шлема большими волнами пролились на плечи ее с жемчужным отливом волосы. Сидя передо мной на корточках, в темно-синем комбинезоне и светлыми солнечными волосами, она озорно улыбалась, заглядывая мне в глаза. Красивее ее я никогда в жизни никакой женщины не видел. Она предложила мне забраться в кабину и сделать круг над Бондарями, но я, почему-то, заплакав, убежал от нее, скрылся
