его не стало, мне было почти десять лет. Особенно запомнилась его щетина, шершавая и неприятно колючая, чего не скажешь о самом дедушке: это был чрезвычайно беззлобный добродушный человек, с лица которого почти никогда не сходила улыбка. И когда, бывало, он смеялся, то смех у него выходил тихий, почти беззвучный, как бы про себя, и только часто-часто подёргивающиеся плечи и едва колыхавшийся живот выдавали его в тот момент.
Казалось, ему абсолютно ни до чего нет дела, словно, он случайно попал в этот мир, и удивляется тому, как копошатся вокруг него люди, озабоченные и с серьёзным видом обсуждающие свои ежедневные бытовые проблемы, о которых совершенно не стоит говорить. Даже, после смерти прадеда, когда окружающие указывали на то, что нужно оформить документы дома на себя, он смеялся и говорил: «А кому это надо? Здесь и так меня каждый знает». И был прав, поскольку «слава» за ним действительно закрепилась особая, как за чудаковатой и несколько странноватой личностью.
К примеру, он мог, обильно накрасив сурьмой глаза, сесть на суфу рядом с домом и «строить» глазки проходившим мимо ошарашенным женщинам, которые не знали – как на это реагировать. Или же, сидя спокойно и неподвижно продолжительное время, он «вдруг» резко вскакивал с возгласом: «Ё Рабби!» (О Господи!). Происходило это всегда именно в тот момент, когда мимо проходила ничего не подозревавшая молодая женщина (ну что можно было ожидать от смиренно греющегося на солнце старика?). Реакции дедушкиных «жертв» были самыми разными, но все они обходились без вызова «скорой помощи». Домашние обсуждения его поступков постоянно сопровождались всплеском негодования и осуждения со стороны бабушки и с не меньшим взрывом хохота, со стороны остальных домочадцев. Сам же виновник, молча сидел, низко потупив голову, с чувством вины и казалось, каялся и плакал. И только присмотревшись поближе, можно было заметить слегка вздрагивавший как холодец живот и глаза, полные слез. Но, судя по озорным огонькам в глазах, можно было с уверенностью заключить, что то, были не слезы раскаяния.
Впрочем, и до настоящих слез его тоже можно было довести легко. С этим успешно справлялся его сын (мой отец). Просто, как и у каждого нормального человека, у дедушки было своё слабое место. И этим слабым местом был… его родитель. Вернее, упоминание о нём. Но проходил этот номер только после нескольких стопок, выпитых вместе с сыном. Мой отец работал в редакции, которая, находилась недалеко от дедушкиного дома, и поэтому, обедать папа приходил к своему родителю. Тот заранее ждал своего единственного сына, приготовив плов и предварительно остудив водку в морозильнике. И вот, после двух-трёх стопок, отец, как бы случайно и незаметно сводил тему обсуждаемой беседы в «нужное русло», вспоминая, как бы вскользь, о том, «каким хорошим, трогательным и удивительно заботливым был у него дедушка» и т. д. и т. п. Родитель отца, в таких случаях, не заставлял себя долго ждать: слезы искреннего раскаяния, текли по щекам шестидесятипятилетнего старика, и их нельзя
