Праздновали в общаге, народу – тьма, постоянно кто-то входил и выходил. Меня поставили на ответственный участок, в кухне – стеречь и помешивать картошку на сковородках.
Она появилась на пороге, сунула нос под крышку и с сожалением протянула: «Да, пожалуй, не дождусь. Поеду-ка я домой».
То, что произошло дальше, не имело никакого рационального объяснения: в меня натурально вселился если не чёрт, то совершенно другой человек. Этот другой вскочил и не терпящим возражений тоном заявил: «Я тебя провожу». Галя удивилась, но согласилась. Всю дорогу этот другой болтал без умолку, шутил, читал стихи, дурачился – и без малейших усилий с моей стороны. Я как бы отдал на время ему своё тело (и в первую очередь – язык), чтобы отстранённо смотреть на себя со стороны и чуть сверху.
Шли пешком, долго; Галя молчала и с нарастающим любопытством вслушивалась в мой трёп; а когда доверчиво взялась своей нежной лапкой за мой локоть, я почувствовал такой прилив сил, такое воодушевление, каких никогда прежде не испытывал; временами даже казалось, будто я не иду по дороге, а парю над ней, лишь слегка касаясь ногами.
Когда дошли до её дома, Галя – конечно, из вежливости – предложила зайти, на что я немедленно согласился. Дома была мама, в ожидании дочери коротавшая время за пасьянсом. Меня посадили пить чай за круглым столом под круглым же розовым абажуром, и мама, игнорируя укоризненные взгляды дочери, как бы невзначай расспрашивала, где я учусь, на кого, почему живу в общежитии, помню ли родителей… Потом прошло ещё много времени, и мама, уже потеряв всякую надежду, что я всё-таки уйду, сдалась: «Уже поздно, вам не на чем будет добраться домой, давайте, я постелю вам в гостиной на диване?».
И вдруг тот, второй, сидевший внутри и так здорово выручавший весь вечер, ничтоже сумняшеся выпалил: «Да что вы, не стоит беспокоиться, я лягу с Галей». Сказал – и тут же испарился, оставив меня расхлёбывать кашу. Классическая немая сцена: я с малиновыми ушами дую в давно остывшую чашку; мама в полуобморочном состоянии переводит растерянный взгляд с меня на дочь; и Галя – смотрит, как тогда показалось (она, правда, потом это отрицала), на всё это с диким восторгом…
– Вас выгнали?
– Нет, выручила неожиданно пошедшая носом кровь. Мама решила, что у меня помутнение рассудка. А через несколько месяцев мы поженились.
– А картошка? Сгорела?
– Какая картошка? – старик удивлённо взглянул на девушку. – А, картошка… Не знаю… Не помню. Да, так вот, этот день – день нашего знакомства – мы неизменно отмечали: сначала втроём, а после кончины мамы уже вдвоём; никакого другого праздника, включая дни рождений, не ждали мы с таким нетерпением.
– А почему вдвоём? У вас не было детей? А друзья?
– Детей Бог не дал. А друзья… Была одна пара, но они уехали на пээмже, уже давно, а так – изо всех близких только Галин двоюродный брат, но он на Камчатке живёт, уже сто лет не виделись – дорога туда-обратно в копеечку влетает, да и как-то незачем.
Вот так вот и жили мы
