ассоциаций привела меня к новому пониманию образа шута. Между ним и ангелом обнаружилось потрясающее сходство!
Да и не я ли, в конце концов, сам писал об Августе Ангсте и Ги ле Кревкёре? Не себя ли живописал, говоря об их мятущихся, неприкаянных душах?
И еще… На одной из своих акварелек (как по мне, самой удачной из моих живописных попыток) я пририсовал клоуну второй рот. Один – алый, дерзкий, сочный – для радости; другой – бледная полоска, как неровный шрам, – для грусти.
Леже прислал мне несколько maquettes[60]. На одной была изображена лошадиная морда. Я мельком глянул на них, бросил в стол и тут же позабыл об этом. А после долго ломал себе голову, пытаясь сообразить, откуда взялась белая лошадь. Если с лестницей и луной все было понятно – их я позаимствовал у Миро (увидев его «Собаку, лающую на луну», я безоговорочно влюбился в этого художника), то происхождение белогривой красавицы ставило меня в совершеннейший тупик.
Неожиданно работа увлекла меня, я настолько втянулся в нее, что ловил себя на мысли, будто знаю о клоунах и цирках все, что только можно. Я превратился в руко-водителя, подчас не зная, что будет на следующей строчке. В моем распоряжении был я сам, лестница и лошадь, причем две последние я самым наглым образом спер, пользуясь тем, что близко приятельствовал с компанией дорогих моему сердцу поэтов и художников. Руо, Миро, Шагал, Макс Жакоб, Сёра… Эти удивительные люди, с равной легкостью владевшие и пером, и кистью, дарили меня своей бесценной дружбой.
Клоун – поэт по жизни. Он сам себе история и сам себе певец. А история, как известно, развивается по известному кругу: восхищение – признание – забвение. Подтверждением тому – «Роза Распятия»[61], bien entendu[62].
Последние страницы никак не хотели дописываться. У Бальзака где-то есть слова: «разящий свет». Смерть Огюста виделась мне не избавлением, но воскрешением. Когда человек обретает самого себя, все только начинается. И не только для него.
Я писал по наитию, полагаясь лишь на свою интуицию. Сюжет складывался по кусочкам, как детская мозаика. Он мой и в то же время не мой. Это самая удивительная история, которую я написал за всю мою жизнь. В ней нет ни капли вымысла. Правда, создавалась она несколько сюрным образом, но в моем понимании именно сюрреалисты ухватили самую суть творческого процесса. Пожалуй, эта вещь более правдива и искренна, нежели все то, что я наваял, опираясь на собственный опыт и подлинные факты. Главной целью моего творчества всегда было писать правду, какой я ее видел. Все мои прежние персонажи существовали в реальной жизни. В моей жизни. Огюст же уникален, потому как появился из ниоткуда. Но что есть это вездесущее Ниоткуда, которое окружает нас, как не сама жизнь? Мы не изобрели ничего нового. Мы лишь заимствуем и воссоздаем то, что изобретено с начала времен. Нам остались лишь перепевы прошлого. Оккультисты, мистики и прочие эзотерики утверждают, что любое событие предначертано. Надо лишь распахнуть глаза и уши и прочитать эту древнюю вязь.
Я
Открытки, наброски
Иными словами
