Городецкого, красавица Ная, приходила к нам почти ежедневно. Она дружила с моей матерью. Ная – это сокращенно. Ее полное имя Рогнеда. Это варяжское имя – подарок ей от отца, воспевавшего когда-то языческих богов.
Сам Сергей Митрофанович – редкий гость, и не только у нас. Он почти не выходит из дома. Ибо он болен той же «русской болезнью», что и Олеша. Он пытается заглушить вином то, что происходит за окном, и то, что случилось с ним. Ибо знаменитый в прошлом поэт Серебряного века пишет теперь либретто для советских опер. Городецкий переделал знаменитую «Жизнь за царя» в советскую оперу «Иван Сусанин». И «славься, славься наш русский царь» удачно превратил в «Славься, славься наш русский народ».
Мандельштам записал страшноватые слова некоей старой осетинки: «Ты к ним, Ося, в колхоз не идешь, и я тебя понимаю. А ты иди, а то пропадешь…»
Мандельштам не пошел, и пропал.
Городецкий в «колхоз» пошел, он хотел жить. Люди этого круга говорили о себе: «У нас – «хвосты». «Хвостами» считалась та, прежняя, прекрасная жизнь.
И нынешняя ответственность за нее.
У Городецкого – большие «хвосты»: жизнь и слава в Серебряном веке и знакомство с царской семьей…
Это что – стоять за правду!
Ты за правду посиди…
– предлагал поэт в XIX веке… В идиллическом XIX веке стоявший за правду сидел один. В сталинском XX сажали семьями.
А еще точнее – расстреливали семьями.
И не за борьбу, за правду. Всего лишь за прошлое. За «хвосты».
Вот этого Городецкий не захотел. Он старался – писал то, что нужно новой власти. При этом думал, как многие: что сегодня он пойдет в их сторону, напишет все, что им нужно, а потом вернется и напишет другое, истинное. «Но беда состоит в том, – сказал однажды Анджей Вайда, – что когда вы идете в их сторону, помните: оттуда не возвращаются».
Городецкий не вернулся – он перестал быть поэтом. И потому смертно пил.
Но живым памятником исчезнувшего века он остался.
«Я помню день…»
И однажды оба выпускника царской Ришельевской гимназии решили направить ученика советской средней школы к Городецкому. Для расширения кругозора.
– Но все надо воспринимать высоко, – зверским голосом учил Олеша. – Отрок идет к Поэту, поэтому отрок должен преподнести ему Дар. Даром Поэту может быть только стихотворение. Стихотворение должно быть приятно Сергею Митрофанычу.
Было выбрано стихотворение, посвященное Иннокентию Анненскому (только впоследствии я узнал, что оно принадлежало расстрелянному Николаю Гумилеву):
К каким нежданным и певучим бредням,
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский – последний
Из царскосельских лебедей.
Я помню день: я робкий, торопливый
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня с улыбкою учтивой
Слегка седеющий поэт.
– Вот, ты придешь к нему, откинешь ножку, прочтешь. Это прозвучит
