последнем абзаце и нервно курил. Иногда болтающийся шлёпанец цеплял колонтитул, тогда Кеша вздрагивал, ёжился и вдумчиво сплёвывал, стараясь попасть в циферку «8», притаившуюся на краю страницы. Смешное, должно быть, со стороны зрелище. Смешное. Но не до смеха.
Николай, его автор, ушёл в издательство ещё утром. Ушёл решать судьбу новой рукописи, а значит и его – Иннокентия. Туда-сюда, здесь же всё рядом, недалеко… И нету, и нету… и сил тоже нет – свихнешься от ожидания. Пожалуй, более опытным, растиражированным протагонистам не привыкать – заскорузлая, тёртая братия. Смельчаки, растудыть! А ведь первый раз был у каждого. И даже у них. Причём, не просто первый из многих, а, возможно, единственный. Другими словами – последний. А там забвение, тлен… – и этого в стол. Вон их – два ящика похеренной колькиной макулатуры. Один на одном – в братской могиле. Такие красивые и такие ненужные.
Наверно, и я.
Николай вернулся под утро – тяжёлый и абсолютно неудержимый в своей порывистой поступи. Не раздеваясь, прогнал до окна, оттуда обратно и, замерев на мгновение, повалился на стул.
– Врёшь – переигрываешь, – брезгливо процедил Иннокентий. Сто раз смирившегося с собственной участью, сейчас его неосознанно тянуло на колкости.
Ответом был ироничный смешок. Их взгляды встретились, и теперь по глазам, по лукавому прищуру герой уловил нечто загадочное, заставившее всё его тщедушное тельце собраться, словно перед прыжком.
– Да говори же… блин… не молчи! – давясь внезапно нахлынувшим нетерпением, прошипел он. – Взяли? Рукопись… А?! Ну скажи, взяли?! нет?!
– Нет, не взяли, – обрубил Николай и с ехидством осклабился. – Правда, это не всё. Ты представляешь, сказали, ты им понравился. Ага, сильно-сильно. Но не рассказ – рассказ им не нужен. Роман подавай. Дикие времена: ничего не читают – только романы.
Про такой поворот Иннокентий не думал, а потому растерялся. Хорошо это? Или плохо? Или всё сразу? О романах он имел лишь общее представление. Больше страниц, больше героев… Вроде и всё. Так в чём же загвоздка?
– А в том, что романов я не пишу, – развёл руками писатель. – Не могу. Не получается. Понимаешь, не прёт. Засыпаю на середине. Не хотел огорчать, но, похоже, будущего у тебя не предвидится.
– У меня? Ха, тогда уж у нас, – холодно подметил герой и насупился.
К его удивлению, Николай не смутился. Дорога домой была долгой, и тот успел всё обдумать. А также проклясть и смириться.
– Балда, давай хоть попробуем. Вдруг всё же получится? – задёргался Кеша, предчувствуя неизбежный конец. – Смотри, герой у тебя уже есть – осталось чуть-чуть. Ты только начни, а я подхвачу. Я же понравился – сам сказал, что понравился. Значит, способный, а это полдела. Только скажи, покажи, как всё надо. Книг вон пять шкафов – они же смогли. Поглядим, как у них, и сделаем так же. Терять-то чего?
Здесь Иннокентий не врал – терять им действительно было нечего. Сказать по правде, писателю и самому давно мечталось замахнуться на что-нибудь фундаментальное, а тут такой шанс – свалить большую часть работы на добровольца. В конце концов, если даже машины сами себя собирают, почему бы и героям не озаботиться собственными приключениями? И если поначалу идея казалась бредовой, то теперь при более пристальном рассмотрении выглядела всё интереснее.
– Хорошо, выбирай, – согласился Николай, выкладывая перед Иннокентием запылившихся классиков. – Только смотри, дело серьёзное, не развлекушка. Потому для начала – тебя зовут Герольд. И не надо, не спрашивай – всё равно не понравится.
День клонился к закату. Из полей тянуло дымком и запахом свежескошенных трав. Небо над головой, привычно-белёсое, выгоревшее от летнего зноя, теперь, словно вкусив вечерней прохлады, наливалось черноплодным бархатным соком. В такую погоду мужики не торопились разойтись по домам, потому то тут, то там ещё удавалось приметить запоздалых косарей, а прислушавшись, и уловить их усталую, но довольную перекличку.
Багровеющий диск остывающего светила величественно и неторопливо, словно знатный барчук, плыл над лесом. Хотелось непременно дождаться, когда он вот-вот зацепит почерневшие огарки заострённых еловых макушек, и, завалившись за горизонт, полыхнёт закатным пожаром. В такие минуты мысли о мирской суете словно растворялись в течении времени. Момент настроения, момент благодати. Долгожданный момент божественной истины…
Иннокентию Герольду ещё никогда не доводилось видеть солнце так долго. Птицы свистели, мужики – перекликались, солнечный диск… плыл, но почему-то никак не заваливался. Всё вокруг словно замерло, но замерло в каком-то волшебном движении. Картинка ползла, шевелилась, но при этом никак не менялась.
Непривыкший к тихой мечтательности, Герольд смотрел на происходящее скорее с тревогой, чем с умиротворением. Должно быть, именно так бывалый часовщик разглядывает будильник: тикающий, но с переклинившими
