как будто понесли на себе некую «каинову печать». Это виделось в их сутулых спинах, в их вечно напряжённых затылках…
Беседуя со многими военнопленными по отдельности, не переставая этому удивляться, Андрей видел перед собой самых обычных людей. Иногда казалось, таких же, как и он сам.
– Послушайте, как же вы могли? Как позволили себе сотворить такое в захваченных вами землях и странах? – не удержавшись, спросил он как-то одного бывшего фельдфебеля, интеллигентного, приятного и общительного. Парень был призван на фронт с последнего курса Берлинского университета.
– О! Найн! Найн! – в ужасе замахал руками немец. – Это не мы! Мы, вермахт, в таком не участвовали! Это всё СС! Это они!
«Существует ли в головах этих немецких мужчин ясное осознание причинной связи между их недавним прошлым и настоящим?» – часто задавался одним и тем же вопросом Андрей.
Он мысленно ставил себя на место военнопленного немца и тут же отвечал за него:
«Да! Я и мы – все побеждены! Да! Моя и наша армия, моя и наша страна разгромлены! Расплата за это врывается в мои лёгкие с каждым вдохом, наполненным хвойной лесной смолистой горечью. В мои уши каждое утро с рёвом лагерной сирены. В мой желудок с каждым глотком лагерного супа».
«Испытывают ли они чувство вины или хотя бы какую-то часть своей личной ответственности за прошлое? Принимают ли нынешнее своё состояние как справедливое воздаяние за него?» – продолжал философствовать капитан.
«Что? Справедливость? – возмущался внутри Андрея воображаемый немец. – Да какая тут, шайзе, справедливость? Конечно, нет! Мы были всего лишь солдатами! Нам приказывали, мы исполняли! На фронте для солдата есть один закон: воюй и не рассуждай!»
«А чего я от них хочу? – безнадежно вздыхал про себя Сташевич. – Чтобы тысячи этих Гансов, Генрихов, Куртов и Клаусов, словно некий невнятный полубезумный русский убийца-самоед Раскольников, мучились чувством тяжкой вины в их таёжном узилище? Себя они жалеют! Себя и только себя! Может быть, хоть что-то поймут их дети! Или внуки! Когда-нибудь… Может быть. Впрочем, всегда имеются исключения…»
* * *
В кабинете начальника лагерной контрразведки Вальтер сильно покривил душой. На допросе он тогда почти что с апломбом заявил капитану Сташевичу, что не собирался убивать Шнитке. Себе же со злобой и горечью Бравен говорил иное:
– Какое там не собирался? Да я просто жаждал его убить! Разорвать, превратить этого мерзавца, эту фанатичную мразь в кровавые ошмётки!
Подвела правая рука. Последствия осколочного ранения в плечо. В самый ответственный момент она просто отказалась повиноваться своему хозяину. На резкое движение правое плечо отозвалось такой яростной огневой болью, что Вальтер чуть было не потерял сознание. Тем не менее он продолжал наносить удары. Вернее, пытался это делать. Увы, только пытался!
На вой
