решила жить здесь, полагая, что сможет зарегистрировать все то, что увидела в нетронутом городе Старших. Вот что самое важное. Она сделала свой выбор. Лефтрин отнесся к Элис с уважением. А теперь она упрекает его? Он ее любит! Разве этого недостаточно?
Мгновение она балансировала на грани, отделявшей ее от того, чтобы принять странную мысль, возникшую у нее в голове. Мужчина, который ее любит: чего еще женщине нужно? А потом она стиснула зубы, словно готовясь сорвать повязку с не зажившей до конца раны.
Нет. Ей этого недостаточно.
Пора покончить с притворством и с жалким прозябанием. Хватит убеждать себя, что когда (и если) Лефтрин вернется и скажет, что любит ее, все будет хорошо. Что именно в ней он еще найдет свой путь. Когда все постороннее будет отброшено, то какая часть Элис окажется реальной и достойной его любви? Чего стоит женщина, которая цепляется за надежду, что возвращение партнера придаст ее существованию смысл? Так она уподобляется беспомощному паразиту, смысл жизни которого зависит от кого-то другого?
Свитки и наброски, бумага и пергамент аккуратными стопками лежали там, где Элис их оставила. Все ее изыскания и записки ожидали свою хозяйку подле очага. Порыв сжечь их уже прошел. То был момент полного отчаяния прошлой ночью – вязкая черная яма, настолько глубокая, что у нее даже не хватило сил швырнуть бумаги в огонь.
Холодный свет утра показал, что это было ребяческим тщеславием, детской истерикой. «Смотрите, на что вы меня толкнули!» Что ей сделали Рапскаль и другие хранители? Ничего – только заставили увидеть истинную суть. Если бы она испепелила свою работу, то продемонстрировала бы лишь одно. Да, все верно, она хотела просто пристыдить их. По губам Элис пробежала мимолетная дрожь – а потом они сложились в язвительную улыбку. Соблазн не ушел: заставить бы их всех почувствовать такую же боль, какую испытывает она сама. Однако они ничего не почувствуют. Они не поймут, что именно она уничтожила. Кроме того, не надо стучаться в чужую дверь и просить у кого-то из хранителей горящих углей. Нет. Пусть все бумаги будут здесь. Это будет памятник ей – женщине, состоявшей из бумаги, чернил и притворства.
Закутавшись в старую одежку, Элис открыла дверь домика и вышла навстречу сырому дню. Ветер отвешивал ей пощечины. Отвращение и ненависть к собственному прошлому поднялись в ней мощной волной. Раскинувшийся перед ней луг вел к реке – ледяной, серой и непреклонной. Однажды Элис в нее угодила и едва не утонула. Она позволила себе немного помечтать. Все будет быстро. Холодно, неприятно, но мгновенно. Она произнесла вслух слова, которые всю ночь стучали в ее снах: «Пора покончить с этой жизнью». Она подняла голову. Ветер гнал тяжелые тучи по бескрайнему голубому небу.
«Ты готова себя убить? Из-за такого? Из-за того, что Рапскаль сказал тебе то, что ты и без того знала?» Прикосновение Синтары к ее сознанию оказалось весьма насмешливым. Взгляд драконицы был отстраненным и беспристрастным. «Я припоминаю, мои предки
