Однако при рассмотрении такой возможности Веданта получает основания предложить феномен Майи как единственное небезуспешное объяснение этого многообразного существования из числа всех, что были выдвинуты; во-первых, Майя на самом деле дает метафизическое объяснение существования, будучи одновременно повсеместно и научно отмечаемым фактом во всей Вселенной и фундаментальным образом присутствуя во всякой операции Сознания; во-вторых, поскольку она в самом деле как превосходит феномены, так и наполняет их, то у нее есть как абсолютное, так и обусловленное состояние, а соответственно, она не только возможна в Абсолюте, но и должна быть самим Абсолютом в проявлении; в-третьих, не может быть никакого другого объяснения, которое логически совмещало бы в себе как истину совершеннейшей трансцендентной Абсолютности Брахмана, так и осязаемую непреложность существования феноменальной Вселенной.[7] Нелогичные теории, которые расходятся с разумом, теории, которые, вместо того чтобы основываться на наблюдаемых законах, повисают в воздухе, могут быть приведены в изобилии. Майя же факт, а не теория; она – не просто продукт логики или умственных размышлений, но результат внимательного наблюдения, будучи вместе с тем неопровержимой с помощью логики и недосягаемой для умозрительных рассуждений.
Одно из наиболее примечательных проявлений Авидьи в человеческом сознании, по своей природе и законам действия представляющее близкий аналог своей прародительнице, – это способность порождать образы, которые могут либо раствориться впоследствии в произведшем их индивидуальном сознании, либо пережить его. Однажды в некой стране некто по имени Шекспир силой своей Авидьи, своей способности представлять то, чего не существует, создал новый мир. Этот мир в той же мере реален и нереален сегодня, как тогда, когда Шекспир его создал или, по более точному выражению Веданты, asṛjata, испустил его из каузального мира внутри него самого. Внутри того мира Яго реален для Отелло, Отелло – для Дездемоны, и все они реальны для любого сознания, которое на время способно абстрагироваться от этого мира, его самопроизвольно возникающей среды, и вступить в мир Шекспира. Мы воспринимаем их, наблюдаем за ними, узнаем о них все больше, видим их действия, слышим их речь, испытываем сострадание к их горестям и печалям; и даже когда мы возвращаемся в свой мир, они не всегда покидают нас, порой оставаясь с нами и влияя на наши поступки. Пока потрясающая сила воздействия поэтического творения на формирование истории и жизни в должной мере еще не оценена; ведь в конце концов именно Ахиллес, быстроногий сын Пелея, как громом, поразил Азию во главе своих легионов, протащил Батиса за своей колесницей, поверг в прах Иранца, – Ахиллес, сын Пелея, который никогда не существовал иначе, как в виде образа; более того, разве всеведущая наука не говорит нам, что никогда не жил даже его творец, что имя Гомера каким-то образом досталось нескольким не связанным между собой
В рамках данной работы я, разумеется, не готов полностью обосновать последний аргумент, ибо это предполагает детальный анализ всех метафизических систем и потребовало бы труда длиною в жизнь.
