еще все время вальсировали с ней…
– Да что вы! Я умею только брыкаться!
– И вы за ней не ухаживали?
– Никогда! Я ухаживаю только за собой.
Луицци почувствовал острое желание вышибить чем-нибудь тяжелым упрямство из этого господина. Но на помощь пришел здравый смысл, и Арман начал понимать, что никогда не достигнет желанной цели, если будет продолжать пререкаться с Дьяволом, какое бы обличье тот ни принял. И барон решил покончить с этим типом точно так же, как и с предыдущими, и, звякнув еще раз колокольчиком, крикнул:
– Сатана! Слушай меня и повинуйся!
Едва он произнес эти слова, как потустороннее существо, вызванное Арманом, явилось во всей своей зловещей красоте.
Определенно, то был он – падший ангел из поэтических грез. Он обладал болезненной красотой, иссушенной ненавистью, испорченной разгулом страстей, красотой, которая в неподвижности еще сохраняла печать небесного происхождения; однако стоило демону заговорить, как черты лица выдали жизнь, полную пороков и дурных страстей. Среди всех отталкивающих чувств, мелькавших на его лице, преобладало глубокое отвращение. И вместо того, чтобы почтительно подождать, пока барон обратится к нему, Сатана начал первым:
– Я здесь, чтобы выполнить договор, заключенный с твоим родом, согласно которому я должен дать каждому барону де Луицци все, что тот попросит; думаю, ты знаешь условия этого договора.
– Да, – подтвердил Арман. – В обмен на твои услуги каждый из нас принадлежит тебе, если только он не докажет, что был счастлив хотя бы десять лет своей жизни.
– И все твои предки, – добавил Сатана, – чтобы ускользнуть от меня в час расплаты, просили меня о том, в чем, как они считали, состояло их счастье.
– И все ошиблись, не так ли?
– Конечно. Они желали денег, славы, знаний, власти; но и власть, и знания, и слава, и деньги сделали их несчастными.
– Значит, этот договор только в твою пользу; могу ли я отказаться?
– Можешь.
– И нет ничего, о чем я бы мог тебя попросить и что может сделать человека счастливым?
– Есть.
– Знаю, ты не можешь мне подсказывать; но открой хотя бы, известно ли мне это?
– Да, известно; ты часто сталкиваешься с этим в своей жизни, это проявляется во всех поступках, редко в твоих собственных, довольно часто в чужих; и я утверждаю, что большинство людей может обрести эту возможность счастья без всякой моей помощи.
– Это какое-то нравственное качество? Или что-то материальное?
– Ты задаешь слишком много вопросов. Сделал ли ты свой выбор? Говори же: у меня мало времени.
– Совсем недавно ты никуда не спешил.
– Потому что тогда я был в одном из тысячи своих обличий, в которых я прячусь от самого себя и которые делают мое настоящее более или менее сносным. Я заключаю свое существо в презренную и порочную человеческую оболочку и чувствую, что иду в ногу с веком,
