style="font-size:15px;"> – Как ты можешь такое говорить? Она дышала любовью, которая никому и не снилась!
– Э нет, хозяин! Она уже не любила Леона и, по правде говоря, не любила его никогда.
– Ты, нечистый, готов облить грязью все что угодно!
– Вовсе нет, и объясню почему: Генриетта обожала не Леона, а любовь, которую к нему испытывала. Этот юноша встретился ей как раз вовремя, когда ее душа готова была распахнуться, вот он и стал воплощением ее прекрасных грез; он оказался рядом тогда, когда ее сердце пылало желанием сплестись с кем угодно, лишь бы найти опору. Но Леон вряд ли был достоин той страсти, которую породил; я очень сомневаюсь, что он понял бы ее, если бы только оказался способен осознать всю силу этой любви. Леон давно забыл и думать о Генриетте, считая ее умершей; он женился, обзавелся парочкой отпрысков, которых назвал Нини и Лоло, потихоньку лысеет и быстро наращивает брюшко; он не прочь пропустить пару стопочек и вздремнуть после обеда; совсем недавно он полностью обанкротился и потерял все свое состояние. Если бы Генриетте позволили ввериться Леону, она настрадалась бы куда больше, чем в могиле, ибо в могиле умерли бы только ее надежды на неземное счастье, а в жизни ей пришлось бы пережить утрату всех самых святых чаяний и веры в любовь.
В голосе Сатаны послышалась горечь, и Луицци пристально всмотрелся в него, словно захотел проникнуть в самые сокровенные мысли демона:
– Ты считаешь несчастьем – потерять веру и надежду?
– То было бы бедой для Генриетты – вот и все, что я имел в виду. Терпеть не могу общие теории, из которых выводят абсолютные принципы, – они так же хороши, как униформа. Это все равно что ты судил бы о маркизе дю Валь по поведению госпожи Буре – ведь обе они отдались мужчине после пары часиков общения…
– О, кстати! Так правда, что Люси умерла? И газета не врет?
– Нет. Все верно.
– И это я убил ее?
– Ты спустил курок заряженного ружья.
– Она была в незавидном положении?
– О, в весьма и весьма незавидном! – ухмыльнулся Сатана. – Я кое-что расскажу тебе, и тогда суди сам…
– О, только не сейчас, – простонал Луицци, – только не этим вечером. Как-нибудь потом…
– Нет, барон, ты меня выслушаешь, ведь я предупреждал; раз уж ты требовал откровенности, то, будь милостив, терпи до конца.
– Знаю, но неужели нельзя увильнуть от этой обязанности?
– Ну, если ты дашь мне несколько монеток из того кошелька…
– По месяцу моей жизни?
– О нет! Из-за такой мелочи я не стану лишать тебя удовольствия послушать рассказ о причиненном тобою же зле.
– Ты же видишь, нечисть, у меня нет сил слушать.
– Я дам тебе их, сколько захочешь.
– Я накроюсь подушкой, я заткну уши!
– Это для меня не преграда.
– Умолкни, Сатана, умоляю; я готов слушать твои душещипательные истории, но только не сейчас.
– А что толку говорить, когда раны зарубцуются и сердце оправится от удара? Рассказ
